А руки все копают, он находит мешочек с серебряными слитками, несколькими монетами и множеством золотых перстней, там же лежит вырезанная из дерева орлиная голова, его собственная детская работа, при виде которой мать почему-то расплакалась. Ноги не держат, он садится, смотрит на орлиную голову, на пропавшую хищную птицу, потертую, темную от жира, захватанную грязными руками, и вроде бы вспоминает, что сестра ответила, когда он спросил, не забрали ли Онунд или Снорри чего-нибудь в Йорве: «Ничего».
Но позднее она заметила, что орлиная голова пропала… хотя нет, Гест подарил ее Эйнару, тому бедолаге, что знал столько историй и искал прибежища в Йорве, с него-то все и началось. Стало быть, Стюр забрал ее у убитого и отдал Онунду?
Гест встает, не выпуская орлиную голову из рук, обходит вокруг покойников; он помнит всё: лицо Эйнара, когда тот похвалил его мастерство, затем смущение, когда Гест, обиженный на мать ребенок, швырнул ему резную голову, и нерешительность в ответ на Гестово упрямство: «Бери! Бери!» В конце концов Эйнар принял подарок и владел им, пока не пал от руки Стюра, который забрал орла себе и отдал сыну.
Или Онунд нашел его в Стюровом наследстве?
Но знал ли он, что фигурку вырезал Гест?
И зачем таскал ее с собой?
Онунд был мертв, куницы и лисы обглодали его лицо, лишь тишина звенела средь черных елей. И это вправду Онунд, а при нем означенная фигурка.
Гест разжигает костер, ведь отсюда расползается нечто большее, чем великое безмолвие, он собирает хворост, ногой разгребает снег под елкой, садится и, уже преисполнившись твердой уверенности, осторожно кладет орлиную голову в огонь, следит, как пламя пожирает ее, и думает, что сейчас у него на глазах исчезают знамение, и проклятие, и детство, и большая часть его жизни, он сжигает все это и может вернуться куда угодно — в Сандей, а то и в Исландию… но сознает ли он это, хотя сидит здесь и ждет, пока костер догорит, и видит, что и Митотин ждет, замерев на снежном бугре и поглядывая то на Геста, то на трупы, а все вокруг мало-помалу погружается в темноту?
Гест встает, палкой раскатывает уголья — орлиная голова исчезла, — еще раз осматривает трупы (в самом деле Онунд), прячет мешочек в карман и уходит прочь, возвращается в Хов, совсем другим человеком.
Той ночью к нему опять пришла Аса. Он спросил, где она была, и недружелюбно добавил, что рана зажила.
Однако она сняла повязку, увидела, что пасть зияет по-прежнему, и опять сидела на нем, как до наступления морозов, такая же мягкая и одновременно жестко-суровая. Но Гест был другим. И когда она ушла, он встал, открыл мешочек и снова осмотрел Онундово имущество, но ничего такого не нашел, ну разве только в золотых перстнях таился некий особый смысл. А сна все не было, волей-неволей Гест вышел на улицу и стал смотреть на луну, которая серебряным яйцом висела над белыми лесами. Стужу он, во всяком случае, ощутил.
Когда снег опять засыпал все следы, Гест пошел к Хаварду и попросил Митотина: решил, дескать, на охоту сходить. Хавард отвечал, что тоже собирается на охоту, и они отправились в лес вместе, как Гест и рассчитывал. Словно невзначай он привел друга к месту находки, проследив, чтобы Хавард наткнулся на трупы, спросил, видел ли тот их раньше, и услышал в ответ, что нет.
— Место выбрано умно, — с сухим одобрением сказал Хавард. — Далеко от усадьбы. Но почему ты их не закопал, ты ведь не собирался объявлять, что убил их?
— Их убил не я, — отвечал Гест. — А тебя привел сюда, только чтобы удостовериться, что и ты этого не делал. Сэмунд наверняка тоже ни при чем, он бы тебе рассказал. Кто же тогда?
Еще не договорив, Гест вдруг смекнул, что попал в ловушку.
— Это Онунд? — спросил он.
Хавард с сомнением глянул на него, присмотрелся к трупам.
— Да, Онунд, — медленно проговорил он. — Но оружие?
— Вот именно. Оружие мы утопили в бухте. Возможно, они добыли себе новое. Однако и башмаков таких у Онунда не было.
— Я не помню, что за обувку носил Онунд. Но у тебя ведь другое на уме?
— Верно. Коли ни ты, ни я, ни Сэмунд, ни кто другой из усадьбы этого не совершали, то, значит, грабители или злодеи какие, но почему они их не ограбили?
Гест развязал котомку и показал кошелек, Хавард осмотрел содержимое, пробормотал, что ценности немалые.
— А вот почему, — продолжал Гест. — Хотели, чтоб мы его опознали. Так что, может, это вовсе и не он.
Хавард опешил. Потом засмеялся:
— К чему ты клонишь?
— К тому, что кто-то — возможно, сам Онунд — оставил этих покойников здесь, возле проезжей дороги на Хадаланд, чтобы люди из усадьбы нашли их и поверили, будто он мертв.
Хавард задумался, по-прежнему улыбаясь, еще раз перебрал содержимое кошелька и спросил, есть ли там что-нибудь, прямо указывающее на Онунда. Гест сказал, что нет, была орлиная голова, но он ее сжег.
Хавард присел на корточки подле покойников, поковырял ножом драную их одежду.
— Все ж таки это Онунд, — решительно сказал он. — Я уверен. — Встал, огляделся по сторонам. — Но мы на всякий случай устроим засаду вон там, на холме, пускай Двойчата покараулят, не придет ли кто сюда. Мне тоже не нравится, что их не ограбили. И оружие — откуда оно взялось? Заберем его с собой, только пока ни слова никому не скажем, ни Ингольву, ни Сэмунду.
В тот же вечер один из трэлей сообщил Гесту, что за ужином он должен занять место рядом с Ингольвом. Старик встретил его дружелюбной улыбкой, расспросил, как рана, а затем снова повел речь о слухах насчет Олава сына Харальда, что-де этот викингский вождь наверняка не упустит своего, пока датский конунг и хладирский ярл чинят в Англии кровавую расправу.
— Дело в том, — негромко сказал он, — что Олав из этих мест, из Оппланда, он пасынок Сигурда Кислого, который в дружбе со Стейном сыном Роара…
Гест усмехнулся:
— И ты бы предпочел, чтобы сын твой не очутился на неправильной стороне, коли Олав впрямь возьмет власть?
— Лишь бы он вернулся, — вздохнул Ингольв, отрезал кусок лосятины и неожиданно добавил: — А тебе надо бы пока посидеть в доме. До Рождества.
— Это почему? — спросил Гест.
Старик долго смотрел на него, дожевал мясо и с наигранным безразличием сказал, что после Рождества он сможет уехать отсюда вместе с Хавардом, Ингольв выкупил сыновнюю долю наследства, даст ему морской корабль, что стоит в Вике, и людей, которых он сам себе выберет.
— Посмотрим, кого он выберет — воинов или торговцев.
— Ты вроде как надеешься, что торговцев.
— Ни на что я не надеюсь, — возразил Ингольв. — Я над Хавардом власти не имею. И никогда не имел, так и запомни.
Снегу навалило еще больше. И стужа по воле Божией все крепчала. А Двойчата, сидевшие в засаде недалече от покойников, никого, кроме зверья, не видали. Пасть за двоих сетовал на мучения, какие они терпят от холода, твердил, что оба хотят обратно в усадьбу, церковь строить, там хотя бы двигаешься все время. В конце концов Хавард засаду снял, решил, что Гесту опасаться нечего. Однако и он считал, что из дома побратиму лучше не выходить.