Шли дни, в усадьбе готовились пышно отпраздновать Рождество, мыли-чистили большой дом и дома для гостей, забивали быков и баранов, свозили целые горы дров, доставали рыбу из бочек и ларей, с утра до ночи воздух полнился ароматами коптилен и свежевыпеченного хлеба. Ингольв ждал. Ни с кем не разговаривал, выйдет подкрепиться и снова исчезнет, снова ждет — одного из девяти своих сыновей.
Он совсем уж было превратился в нелюдима-отшельника, но вот однажды утром на мысу затрубил рог. Все высыпали во двор на мороз, всматриваясь в бесснежную гладь озера, где черной змейкой двигалась вереница саней. Это Эйвинд! Девять конных саней, на безопасном расстоянии друг от друга.
— Не забыл родные места, — пробормотал Ингольв, когда змейка ловко обошла первое укрытое снегом разводье, завиляла, огибая устья ручьев, и наконец заложила широкую дугу вокруг водопоя.
Старик стоял раскинув руки — ни дать ни взять король в лохматой волчьей шубе, румяный от холода, окутанный морозным паром; сына он встретил довольным ворчаньем и широкой улыбкой — какой сын может пожелать большего?
Гесту показалось, что по щекам Ингольва катятся слезы, а тот и не думал их утирать, он обнял Эйвинда, который сидел во вторых санях, по очереди приветствовал каждого из его спутников — было их тридцать два человека, — будто все они приходились ему сыновьями; по знаку Ингольва трэли вынесли бочонки с пивом, принялись всех угощать, Эйвинд же обеими руками раздавал подарки, никого не обошел улыбкой и добрым словом, тем паче Двойчат, которые расплакались как дети, пали на колени и упорно не желали вставать, пока он не хлопнул их как следует по спине и не ткнул носом в кружку с пивом — к полному восторгу собравшихся.
Эйвинд походил на Сэмунда, только был старше, в угольно-черных волосах кое-где виднелись уже белые пряди, он казался спокойнее брата и держался солиднее. Но и сходство с Хавардом опять-таки бросалось в глаза — тот же прозрачный взгляд, кошачья гибкость сутуловатой фигуры, сероватый оттенок кожи. Сейчас он выкладывал перед Асой привезенные из Англии бесценные дары — платья, ткани, стекло, украшения, — вручив отцу меч с золотою насечкой, а братьям алебарды на длинных рукоятях.
Потом Эйвинд замер, оглядываясь по сторонам, и Сэмунд отвел его в сторонку, чтобы рассказать о Раннвейг. Лицо Эйвинда осталось непроницаемым. Зато Ингольв вскричал, что во всем согласен с Сэмундом, который станет хозяином усадьбы.
И на сей раз Эйвинд даже бровью не повел, только вытащил из саней красновато-коричневый деревянный сундучок, окованный серебром, достал оттуда золотой перстень с самоцветами, надел его на левый мизинец, закрыл крышку и отдал сундучок и ключ Асе, та склонила голову, залилась краской и пробормотала, что сохранит сундучок до возвращения Раннвейг. Эйвинд и тут ничего не сказал. Молчальник, подумал Гест, только улыбается, как и подобает вернувшемуся домой сыну.
Они пировали в большом доме, Ингольв, возбужденный, раскрасневшийся, сидел на почетном месте, вернее, полулежал, сложив руки на широком животе, говорил мало, пил в меру, с детским удовольствием наблюдая за пирующими. Временами окликал Эйвинда, спрашивал его мнения о еде, о ледовой обстановке, о путешествии в Норвегию… Когда же пир подошел к концу, он все-таки заговорил о том, что на самом деле занимало его мысли: действительно ли Эйвинду так необходимо соблюдать обязательства перед датским конунгом?
— Ты сам заключил это соглашение, отец, — спокойно ответил сын.
— Знаю, — сказал Ингольв. — Но я дал обязательство Свейну, а не сыну его…
— Обязательство сыну дал я, отец. И ни Свейн, ни Кнут никогда не относились к нам как к заложникам. Мы — люди свободные. Были и есть.
Ингольв провел пальцами по волосам и буркнул:
— Датчане нам чужие.
На губах Эйвинда по-прежнему играла безучастная усмешка.
— Много времени прошло после Свольда, отец, пора бы забыть.
— А тебе, сын мой, пора бы уразуметь, что иные вещи забывать нельзя.
Ингольв ушел к себе, и тогда Эйвинд обратился к Гесту.
— Как по-твоему, кто из них самый сильный? — безразличным тоном спросил он, кивнув на Двойчат, которые сидели на лавке впереди, спиною к ним; Гест впервые видел их в большом доме, однако они не ели и не пили, просто сидели перед долгожданным своим господином и смотрели в огонь, точно два каменных стража.
— Никто, — ответил Гест.
— Почему ты не сказал — оба? — улыбнулся Эйвинд.
— Потому что думаю, они никогда не мерились силами друг с другом.
Эйвинд опять улыбнулся, хлебнул из кружки и стал слушать Сэмунда, который в четвертый раз уже рассказывал про мировую со Стейном сыном Роара. Немного погодя Эйвинд обернулся к Гесту, сказал, что слышал о нем еще несколько лет назад, убийство Вига-Стюра и в Хедебю было у всех на устах.
— Мало того, и Хавард и отец твердят, будто ты видишь то, чего никто другой не видит.
— Этого я не умею.
— И все-таки, можно задать тебе один вопрос?
Гест сказал, что спросить он может о чем угодно, только ответы будут так себе, самые обыкновенные, он ведь не прорицатель.
— Нынешней осенью у берегов Ютландии затонул исландский торговый корабль. Кормчего звали Атли сын Харека, он из Боргарфьярдара. С ним были двое его братьев, все они погибли. Я подумал, что тебе, наверно, стоит узнать об этом.
— Да. — Гест сглотнул. Ему не нравился этот брат, не нравилась его манера говорить, вести себя. Одновременно он видел перед собою материн перстень, который отдал Атли с просьбой отвезти в Исландию как весточку для Аслауг, теперь эта вещица лежит на дне морском у берегов Дании, и он, Гест, мертв для сестры точно так же, как тогда, когда она назвала его именем своего старшего сына. Но до сих пор он, как наяву, видел ее лицо и слышал голос, говорящий, что он сильный.
— По-твоему, это хорошая новость или плохая? — прервал Эйвинд ход его мыслей. — Учитывая нынешнее твое положение.
— Пожалуй что хорошая, — задумчиво произнес Гест, словно прикидывая, не пойти ли на поводу у надежды. — Атли убил невинного человека из Северной Исландии. Теперь же родичам убитого мстить некому.
— Ты уверен?
Гест помолчал и в конце концов поневоле признал:
— Нет. Вероятно, это вообще ничего не значит. Месть продолжится…
— В роду Атли?
Гест сглотнул застрявший в горле комок.
— Да, — тихо сказал он. — А это и род Клеппъярна, и род Торстейна, и мой…
Недели две спустя, под вечер, когда Хавард укладывает снаряжение в большущий деревянный сундук, Гест сидит рядом, наблюдает за ним, но мысли его по-прежнему заняты ютландским кораблекрушением, в котором погиб Атли сын Харека, и найденными в лесу загадочными покойниками, ведь эти два события вторгались в дальнейшую его судьбу; вдобавок ему не дает покоя довольство, которое читалось на лице у Асы. Она вдруг и против договоренности с Сигурдом сыном Стейна возражать перестала. Эйвинд даже предложил будущему зятю место на своем корабле, чтобы отложить свадьбу на год-другой.