VIII
Наконец, после Кавминвод, Шкуро вернулся в свою дивизию, и далее бои и походы протекали так, как он хотел, планировал, рассчитывал, командовал. Только полоска телеграммы от Романовского могла быть ему указом. Но эти указы поступали редко и касались новых задач: куда идти, какой город брать. Шли колонной по три, впереди — генерал и его штаб. Волчий знак, конвой, оркестр… Казаки пели:
Впереди генерал молодой
Ведет войско казаков за собой…
Когда дорога пролегала по местам отступления красных, кони тревожно ржали, становились на дыбы, пытались куда-то свернуть — на обочинах лежали сотни, тысячи полураздетых, окровавленных, замерзших, полусгнивших трупов, некоторые в обрывках бинтов. Боясь расправы, бежали и раненые, и тифозные больные, которых в красных частях было больше, чем здоровых. По трупам хозяйски расхаживали жирные вороны, копошились собаки, а возле одного хутора несколько больших раскормленных свиней сосредоточенно пожирали человеческие останки. Казаки плевались: «Как же мы свинину есть-то будем?»
Особенно много трупов было по дороге к Нальчику. Сюда, дошли с легкими боями. Шкуро хоть и добился свободы от начальства — лишь редкие телеграммы Ставки давали очередное направление наступления, но забот было больше, чем радостей. Кругом все разграблено, а спецзапас атамана истощился. В очередной телеграмме Деникин приказал освободить от большевиков Осетию, Кабарду и Ингушетию, восстановить там власть и порядок. В этих краях в начале 1919 года не разживешься. Однако Нальчик помог.
Большое грязноватое скопление деревянных русских домов и кавказских глинобитных построек — это и есть Нальчик. Казаков встречала восторженная толпа. Руководил встречей ротмистр бывшего Кабардинского полка Даутоков. Он знал, кто такой Шкуро. Скоро узнают все.
Ротмистр подготовил для генерала приличный дом, ранее занятый большевистским Советом. Здесь был дан обед, а затем ротмистр попросил Шкуро принять его для важного разговора. Оказалось, что этот Даутоков многое понимает. Заявив о своей приверженности к идее единой России и вообще к деникинскому делу, об уважении, которое испытывает к генералу Шкуро, как истинно народному герою, вождю кубанских казаков, Даутоков рассказал, что в Кабарде действует состоящая из бывших красных частей банды, разграбившие весь край. Он, Даутоков, мог бы создать большой боевой отряд, но нет денег ни на оружие, ни на снаряжение, ни на продовольствие.
— У меня тоже ничего нет, — хмуро сказал Шкуро, — и я не знаю, где взять.
— Мне известно, у кого сейчас есть хорошие деньги, но меня том не знают. Братья Бичераховы в Петровске и в Баку — полная власть [51] . Они много собрали у нефтяников, но помимо этого и англичане платят им за помощь. Все эти деньги дают Бичераховым для того, чтоб они освобождали Кавказ от большевиков.
— А мы с тобой, ротмистр, освобождаем, а деньги не получаем. По моим прикидкам, у них миллионы. Большие миллионы. Нефтяники не скупятся, англичане дают фунты. Бичераховых я не знаю, но зато знаю их хорошего друга, который знает тебя.
— Кто же такой?
— Если ты служил в Кабардинском, то знаешь, о ком я говорю. Кто у тебя был командир полка?
— Князь Воронцов-Дашков [52] Илларион Илларионович. Хорошо меня знает.
— А я его хорошо знаю. Он вышел из своего подполья и живет в Кисловодске. И княгиня с ним. Я у них бывал. О Бичераховых говорили. И сделаем мы так: срочно пиши письма Бичерахову, наверное, Лазарю — он командует, и князю. И я записочку сочиню. Содержание наших писем: финансовая помощь для создания кабардинских полков и полного освобождения Кавказа. Укажи сумму — не меньше десяти миллионов. Я сегодня же посылаю своего человека. Он же и поедет за деньгами в Петровск. Мы с тобой договариваемся без всяких бумаг — ж военные люди, у нас — слово чести. Половина суммы идет мне — я тоже содержу войска, я ничего ни от кого не получаю. Согласен?
— Так точно, ваше превосходительство. Иду писать письма.
— Передай там дежурному, чтобы срочно вызвал ко мне хорунжего Кузьменко. Он поедет в Кисловодск и в Петровск.
IX
Кузьменко вернулся дней через десять, в начале февраля, когда генерал Шкуро приступал к выполнению самой сложной и, скорее всего, невыполнимой задачи: ему предстояло утихомирить Ингушетию. Войск теперь было много: кроме своей дивизии — Терская пластунская бригада генерала Расторгуева, три Сунженских казачьих полка, сформированных только что в станицах, и Кубанская пластунская бригада генерала Геймана [53] . В боях за Прохладную кроме прочих трофеев захватили два бронепоезда. Закрасили названия, написали свои, и вместо «Революции» и «Коммуниста» возникли «Генерал Корнилов» и «Генерал Алексеев». К «Алексееву» Шкуро приказал прицепить свои салон-вагоны. В главном вагоне между окнами уже висели вылепленное екатеринодарским мастером волчьи морды. На станции Беслан, за которой начинается Ингушетия, провел в своем вагоне военный совет с командирами. Надо было выполнять невыполнимую задачу, а тут еще генерал Ляхов прислал из Прохладной приказ немедленно взять Владикавказ. Будто он — это требование Ставки.
— Налево пойдешь — ингуши, голову потеряешь, направо — Владикавказ, осетины, коня потеряешь, — пошутил Шифнер.
— Осетины, считай, все наши, — поправил его Гейман. — Молокане взбесились и вместе с ингушами и большевиками разоряют город.
Гейман — в подчинении у Шкуро. Казак станицы Геймановской, тоже генерал-майор и старше на 20 лет. Уже седина. Он любил поправлять ошибки других. После его объяснений вспыхнул горячий разговор о молоканах-большевиках, об ингушах, постоянно на смерть враждующих с терскими казаками.
Шкуро на таких советах не мешал командирам говорить. Иногда в этих разговорах возникали верные боевые решения, но случалось такое редко. Не было у этих людей воинского таланта, воинского счастья, потому и оказались у молодого генерала в подчинении. На этот раз никто ничего не предложил, и у самого Шкуро не появлялось ничего хитрого. Даже не знал, как закончить совет. Прибывший в это время Кузьменко оказался как нельзя кстати.