На вокзале генерала Шкуро встречали представители Кубанской Рады, офицеры, казаки, восторженные екатеринодарцы. Он удивлялся: кроме него нет героя гражданской войны, нет вождя Кубанского казачества. Не Деникин же с Романовским, сидящие над картами. И не Врангель, заболевший тифом. Сквозь толпу продрался журналист из газеты «Свободная речь», успевший в своем блокноте набросать начало статьи:
«Кубанский герой в центре всеобщего внимания. Моложавый, коренастый, словно вырубленный из одного цельного куска, энергичный, живой и подвижный, будто сотканный из одних нервов и мускулов, он одному пожимал руку, с другим целовался, обнимался с третьим, а с четвертым перебрасывался веселым словцом, щедро пересыпая свои приветствия сочными, пряными шутками и громким смехом.»
— Ваше превосходительство, прошу вас несколько слов для газеты «Свободная речь». Какова обстановка на Кавказском фронте?
— Кавказский фронт закрывается. Мои войска полностью разгромили Одиннадцатую армию красных и восстановили порядок в. Осетии, в Кабарде и в Ингушетии.
— Как к вам относятся ингуши?
— Теперь очень хорошо, — ответил генерал с улыбкой победителя. — Правда, после того, как я сжег у них три аульчика. Выразили полную готовность к сотрудничеству и оказывают нам свое содействие.
— Каково настроение в войсках?
— В моих частях — блестящее.
— Примете ли вы участие в работе Краевой Рады?
— Нет, не могу. Моя дивизия направлена на Дон. Мой штаб уже в Ростове.
— Как вы смотрите на будущее?
— Очень просто. Кончили воевать на Кубани — пойдем на Москву.
Рядом с генералом, лихо отвечавшим газетчику, стояла любящая супруга Татьяна Сергеевна, слушала мужа не только с восхищением, но и с некоторым удивлением: он становится известным всей России героем. Впрочем, она не очень удивлялась: всегда чувствовала, что судьба ее должна быть особенной, и в мужа поверила после его первых успехов на воине. Теперь с ним приехали князь и княгиня, высшие аристократы России. Татьяна решила, что Нина Воронцова станет ее подругой и в скором будущем введет в московские и петербургские салоны. В супружеской постели была горячей и ласковой, шептала о своей неизбывной любви, говорила, что кроме него в ее жизни нет больше никого и ничего, и ему напоминала, что только она у него осталась: отец одной ногой в могиле, сестра Люба вышла замуж за старика американца и уехала с ним через Сибирь, и младший брат где-то исчез. Пьяный от водки и бабьих ласк, генерал, засыпая, растворялся в чудесных видениях, где и для всей России он был единственным и любимым.
На следующий день в Ставке Шкуро долго говорил с Романовским — главнокомандующий выехал на Дон, где все рушилось: казаки открыли фронт красным, с должности атамана Краснова снимали. Махно опять ходил под большевиками и вместе с ними наступал на Донбасс. Против него с трудом обороняется Дроздовская дивизия во главе с генералом Май-Маевским.
— Мы с Антоном Иванычем решили, что только ты, Андрей Григорьич, можешь помочь Маю отбиться от Махно. Твои казаки посильнее его мужиков.
— Иван Палыч, ты мне, как брат родной, — теперь Шкуро избрал такой тон с высшими начальниками. — Твой приказ — моя служба. Поеду — и этого Махно нет. Могу с ним и подружиться — за нас будет воевать. Могу и повесить.
— Ты его побей, разгроми. Смотри на карте: наступает на Бердянск и Волноваху. Но это карта. А по степям его тачанки с пулеметами носятся везде. Вот тут казаки в самый раз.
— Я тебе говорю, Иван Палыч, с Махно я покончу. Малость еще погуляю дома….
— Недолго, Андрей.
— Неделю мне даешь? Все! Через неделю я — в Ростове и иду на батьку Махно.
XI
В Ростове Шкуро встретили с почестями, днем устраивали приемы и обеды, но он был озабочен поручением Тасиньки: княгиня Воронцова-Дашкова вся в золоте и брильянтах, а ей и надеть нечего. Жена героя-генерала должна блистать.
Маргарита Георгиевна перед отъездом в Москву оказалась в Ростове, и ей «посчастливилось» стать участницей, или, вернее, жертвой операции, проведенной Шкуро в ростовских второразрядных гостиницах. Она жила в такой гостинице, чтобы быть подальше от лишних глаз, опасных для ее путешествия через фронт. Вечером ужинала в ресторане. Несколько пар танцевали под небольшой румынский оркестр. Скрипки выводили модный «шимми» и вдруг…
В Москве Маргарита выбрала время, когда Лена была одна, и рассказала ей:
— Вдруг входит Шкуро. Он теперь генерал. Мундир, сверкают погоны, волчья папаха на голове, из-под нее рыжие космы, усы огромные и сапоги, конечно, сияют, правда, шпор почему-то нет.
— Не знаешь, что ли, что казаки шпоры не носят — лошадей берегут. Твой-то Кирилл, конечно, со шпорами.
— Со шпорами. Ты слушай. С ним офицеры — человека три, чтении. Одного я, кажется, где-то видела. Осматривает всех с таким наглым выражением лица, будто все мы его солдаты, или лакеи, или не знаю кто. Ручкой эдак сделал знак, и оркестрик умолк. Танцующие остановились, забеспокоились. В зале такой шумок возник. А генерал усмехнулся и говорит: «Вы меня, господа, знаете. Я командир волчьей дивизии. Мои волки освободили от красной заразы весь Северный Кавказ и теперь пройдут на Москву. Нам никто не платит, нам никто не дает оружие, нас никто не снабжает продовольствием. Чтобы мои волки могли продолжать борьбу за Россию, в которой вы будете жить, как прежде, спокойно и богато, им надо помочь. Прошу сдать в пользу моих казаков все имеющиеся у вас драгоценности и деньги. Складывайте на столы. Мой офицер соберет. Тот, кто откажется, попытается что-то спрятать — агент большевиков. А к таким подход один». Что-то вот в таком духе наболтал, напугал всех… Сдавали, конечно. У меня было только обручальное кольцо. Пришлось отдать. Хорошо, что деньги я еще не получила, а то бы…
— А какие деньги ты получила? Кто тебе выдал?
— Ну, я же ехала через фронт. На дорогу.
— К кому-то, наверное, поручение было?
— Зачем ты меня выспрашиваешь?
— А зачем ты мне про Шкуро рассказываешь? Я не знаю такого! Поняла? Никогда не видела, не слышала, и больше мне никогда, ничего! Поняла, бывшая подружка? А то и тебя живо в Чека сдам. Там все расскажешь! Слышишь, ты?..
— Леночка, успокойся. Это у тебя нервное. Ребеночек буянит. Видно, крепкий будет мужик.
— Ты меня не успокаивай. Я знаю, что будет дочь, девочка. Ее не погонят на войну, не повелят, не заставят вешать, как там у вас, у белых, вешают. И не рассказывай мне больше ничего про своих, про всяких Шкуро. Скоро наши погонят вас. Слышишь, ты, офицерская жена? Или потому к нам сбежала, что почувствовала, как у вас жареным запахло?
Это была уже не истерика, а озлобленность, опасная для Маргариты.
— Ты сказала Михаилу, что я замужем за офицером?
— Нет. Пока нет, — кинула Лена бывшей подруге, и по лицу ее пробежала злорадная улыбка.