Тут, как я понял из его туманного рассказа, доктор, как бы под предлогом поддержания непринужденной беседы, снова начал рассуждать о ситуации, сложившейся накануне выборов вокруг Москвы. Даже намекнул, что Папа, может быть, слишком полагается на естественный ход событий. Более того, высказал предположение, что, может быть, на самого Папу где-то как-то оказывается давление. Что Папа-де не прикладывает достаточных усилий дабы укрепить позиции нашего единого кандидата и народного любимца Феди Голенищева. Что он-де напрасно не придает серьезного значения усилившимся последнее время разговорам о том, что Федя Голенищев не обладает достаточной политической волей, необходимой главе государства, и слава о нем, как о народном любимце, чересчур преувеличена. По мнению доктора, подобные настроения могут инспирироваться теми, кто видит в Феде лишь проходную фигуру, на место которой вдруг выдвинется новый лидер. К примеру, из какой-нибудь совсем уж темной среды. Подобные отвлеченные рассуждения вполне были в духе нашего горбатого доктора, во всем искавшего подоплеку… Папа хмуро отмалчивался и не поддержал разговора, а сидевший в глубоком кресле у двери Толя Головин тем более.
Потом они сели вдвоем за карты. Естественно, на деньги. Тут Папа неожиданно и скоро взял реванш. Кончилось тем, что доктор в махровом халате на голое тело, проигравший Бог знает сколько денег, а может быть, и саму душу, бросил карты с сакраментальным: «А, черт, кому не везет в карты, тому везет в любви…» Папа успокоил его. Мол, как радушному хозяину, конечно, прощает долг, и засобирался уходить. Доктор сунул ноги в меховые сапожки, вроде унтов, и прямо в халате вышел проводить Папу. Отъезжая на машине, Папа видел в зеркало заднего обзора горбатую фигуру домашнего доктора, который долго махал ему рукой.
— В общем, неприятный осадок остался у меня от той ночи, — признался Папа, довершая рассказ и потягиваясь на диване. — Все как-то нехорошо, безнравственно было устроено у него в жизни. И ведь сынок при этом при всем…
— Как-то странно ты это подвел, — заметил я.
— В смысле нравственности, — как ни в чем не бывало продолжал Папа, не обращая внимания на мои слова, — оно даже к лучшему все сложилось. Теперь, по крайней мере, сын не будет любоваться на папашиных шлюх, наблюдать папашины мерзости.
— То есть ты хочешь сказать, что в Пансионе мальчику будет лучше, чем с родным отцом?!
— Лучше, — убежденно кивнул Папа. — В Деревне дети будут под заботливым присмотром. Самых лучших преподавателей туда выпишем. Майя уж этим занялась.
Он говорил это с такой убежденностью, словно действительно радовался тому, что случилось. Если не сам приложил к этому руку… От всех этих мыслей у меня голова пошла кругом и по спине поползли мурашки.
— Ты говоришь так, Папа, как будто для тебя главное — чтобы зафункционировал твой Пансион! Ради этого, ты, пожалуй, даже не прочь, чтобы прибавилось сирот. Эдак и до меня дойдет!
— Ну, — усмехнулся Папа, — если ты это принял на свой счет, значит, у тебя совесть не чиста. Поразмысли на досуге. Есть такие родители, вроде доктора, — многозначительно прибавил он, — которые своим детям первейшие враги.
— Но он обожал сына!
— Много пользы от его обожания! — фыркнул Папа. — Еще неизвестно, чем бы отплатил ему сынок за такую любовь.
— Посмотрим, чем ответят тебе твои дети.
— Поэтому я предпочитаю держать ситуацию под контролем. Это лучше, чем ждать сюрпризов. Вот и наш отец Алексей того же мнения. Чад своих щадить значит их губить, говорит. Быть отцом семейства, заботиться о детях — дело ответственное. Не наведешь порядка в семье, потом везде хлопот не оберешься.
Я вздрогнул. Уж не на маршала ли Севу он намекал? Нужно как можно скорее переговорить с Альгой. И не только потому, что об этом просила Майя. После случившегося с доктором, после того, что я услышал от Папы, у меня появилось тяжелое предчувствие, что впереди может быть еще большая беда.
— Не знаю, как уж он потом этих девиц выпроваживал, — покачал головой Папа. — По-моему, доктор вообще был немного того. Секс-маньяк какой-то. Он, я думаю, и на Ольгу с Майей глаз положил… Не чувствую я к нему большой жалости. Не велика потеря. Между прочим, на следующий день он звонил, справлялся о моем самочувствии.
— Ну и как оно, твое самочувствие? — рассеянно спросил я.
— Ты знаешь, — вдруг оживился Папа, — произошла удивительная вещь.
— То есть?
— Я тебе говорил, что его дурацкий «коктейль» из таблеток в ту ночь на меня не подействовал…
— Ну да.
— Зато теперь происходит что-то странное.
— Что с тобой происходит?
— То, что, собственно, должно было произойти в ту ночь. Тонус необычайный.
— Неужели? — невольно улыбнулся я.
— Правда. Можешь пощупать, — вздохнул Папа. — Какая-то ненормальная, бешеная эрекция. Постоянно. С утра до вечера. Ходить и то неудобно. А ночью сплю словно к животу привязали деревяшку. Не говоря уж, что просто отлить — теперь большая проблема…
Если бы я не знал Папу, то решил, что это он опять неудачно шутит. Но в том-то и дело, что он ничуть не шутил. Румянец на его щеках подтверждал, что он настроен как нельзя более серьезно. У меня мелькнула мысль, что именно так, вероятно, люди и сходят с ума. Я почувствовал себя крайне неуютно.
— И что же? — осторожно спросил я. — Теперь ты не знаешь, радоваться тебе или нет?
— Вот вот, — озабоченно проговорил Папа, — не знаю, что с этим делать. Было бы жаль заглушать такой эффект какими-нибудь другими лекарствами, но ведь я не могу сейчас этим воспользоваться.
— Не понимаю. Почему не можешь?
— Какой ты непонятливый, Серж. Я же тебе объяснил, что решил себя блюсти.
— Зачем? — тупо спросил я.
Папа на минуту задумался. На его лице даже отразилось нечто напоминающее сомнение. Нет, скорее, смущение!.. Это удивило меня еще больше, чем его странный разговор.
— Ну как же, — промолвил он, — как же иначе? Она, может быть, хочет так меня испытать. Смогу ли я себя блюсти…
Я понял, что он говорит об Альге, и смутился еще больше, чем он.
— Вот уж не знаю, что тебе на это сказать…
Я встал и, сунув руки в карманы, подошел к окну и окинул взглядом пейзаж с искусственным лесным озером.
Он молчал, и я тоже молчал. На этот раз я первый не выдержал и, подойдя к нему, горячо и сочувственно заговорил:
— Значит, это все из-за нее, да? Ты так переживаешь из-за Альги?
— Ты мне поможешь? — с неожиданной вкрадчивостью и даже внутренним жаром поинтересовался Папа, схватив меня за обе руки.
— Что ты имеешь в виду?
— Поможешь мне уложить ее в постель? А, Серж?
— Я?! Нет, нет! — пробормотал я, вырывая руки. — Ты шутишь!