— Было дело, — согласился Зверев.
— Просьба у меня к тебе, княже. Понимаю, много тебе надобно, с большими купцами дело имеешь, на мелочи не размениваешься. Однако же… Может, княже, и у меня для нужд своих пять телег товара возьмешь? Там и мясо у меня сушеное, и рыба, и солений много. Издалеча везла, на московский торг надеялась. А тут куда ни заехать, везде серебро спрашивают, и места на торгу начисто поделены.
— То не себе я скупал, милая, то для нужд государевых, — развел руками Андрей. — А от государя я нынче отлучен. В опале. Даже попросить за тебя никого не могу, все от меня, как от чумного, шарахаются. Боятся, царская злость и на них перекинется. Уж извини.
— И ты меня прости за беспокойство, княже, — поклонилась женщина и торопливо выскочила в коридор.
Князь несколько мгновений смотрел ей вслед, пытаясь понять, кого же гостья ему напомнила. Пожав плечами, бросил недочитанные бумаги в бюро, закрыл крышку, поднялся наверх, в ставшую привычной светелку, выглянул в распахнутое из-за августовской жары окно. На дворе стояли пять крытых рогожей возков. Лошади лениво помахивали хвостами, на телегах развалились двое совсем молодых, еще безусых возничих. Хозяйки, видно, не было.
— Прости, княже, что опять тревожу, — окликнули Андрея из-за спины.
— Ничего, — крутанулся Зверев. — Цейтнота у меня пока нет.
Тонкие губы, острый вздернутый носик, щеки с ямочками… Где он все это видел?
— Прости за дерзость, княже, — опять поклонилась гостья. — Но ты, я вижу, волосы не бреешь, траур по кому-то носишь. Тревожусь, Андрей Васильевич… Может, не ведаю я о чем-то?
— Не может быть! — внезапно обожгло Андрея. — Варя?! Ты?! Как ты, откуда? Что же ты молчишь?
— Я бы не тревожила, княже, — потупила она глаза, — да беда у меня такая с товаром. Прямо и не знала, куда податься. Прямо хоть плачь… Люди на тебя и показали.
— Черт с ним, с товаром! — Зверев схватил ее за руки, втащил в светелку, посадил перед собой на стул. — Давай, рассказывай. Как ты живешь, где?
— Я… — Она отвела взгляд и прикусила губу. — Я сына три года тому… родила…
— Сын, — кивнул Зверев. — Я помню, батюшка сказывал. Ты вышла замуж. За какого-то Терентия. Родила сына, потом еще одного…
— Неправда, Андрей Васильевич! — вскинулась женщина. — Сына я родила, а опосля боярин меня замуж за Терентия Мошкарина выдал. Дабы малыш в сиротстве не оставался. И никого второго не рожала, бо старый уж Терентий и ничего ему не надобно. Токмо и хочет, чтобы в дряхлости было кому воды подать и глаза в смертный час закрыть.
— Вот оно как? — хмыкнул Зверев. — Интересная история.
— Нет, батюшке боярину Василию Ярославичу за все спасибо, не оставил, — промокнула уголки глаз гостья. — Терентий мужик зажиточный, промысел у него рыбный хороший, хозяйство. Сытно живем. Опять же боярин надел земельный еще добавил, от оброка освободил, торг самим вести дозволил. Грех жаловаться. Скотины завели втрое, благо выпас есть, поле. К нам ляхов трое прибились, что от призыва Сигизмундова бегают. Приютили, по хозяйству помогают. Ныне же в Москву на торг рискнула отправиться. Сказывали, платят тут зело больше. Так-то оно так, да токмо не попасть сюда в ряды. Либо мзду давай, кою никаким товаром не оправдать, либо здешним купцам все отдавай в полцены. Хуже, нежели в Луках Великих, выходит. Однако же слух был, что князь Сакульский припасы съестные у именитых купцов целыми ладьями покупает. Вот и понадеялась… Однако же отчего у тебя волосы отпущены, княже? По ком траур носишь?
— Сын у меня умер, — кратко признался Андрей.
— Сыночек? — охнула Варя. — Малой? Бедный, бедный ты мой, соколик.
Они поднялась и крепко обняла князя, прижавшись щекой к его груди. Вскинула голову, собираясь сказать что-то еще, но Андрей наклонился, и получилось так, что губы их слились, крепко-накрепко, не разорвать, словно только и ждали этого момента. Молодой человек обхватил гостью, даже приподнял, но чуть оступился, споткнувшись о ножку стула, сделал шаг назад и опрокинулся. Варя дернулась в объятиях, пискнула — и они вместе глубоко утонули в застеленной тонкой овчиной перине.
— Господи, — сглотнув, прижала ладонь к груди женщина. — У меня чуть сердце не выпрыгнуло. Окно же открыто!
— Неужели ты думаешь, что я способен выронить тебя со второго этажа? — укоризненно покачал головой Зверев, любуясь оказавшимся совсем рядом, уже забытым лицом. — Как же я тебя не узнал?
— Была-то дитем совсем, а ныне молодуха. — Варя заворочалась, дернула ногами, оказавшимися на краю постели заметно выше головы.
— Лежи, дай на тебя посмотреть. Чтобы в следующий раз узнать смог.
— Смущаешь, боярин.
У женщины зарумянились щеки. Андрей усмехнулся и ее в эти щеки поцеловал. Потом в носик, в глаза, в губы. Варя закрыла глаза, пробормотала:
— Нехорошо это, Андрей Васильевич, не по-христиански.
— Сейчас, поправим.
Он качнулся к ее ногам, одну за другой сдернул кожаные черевички, швырнул в угол, вернулся обратно, зацепив подол сарафана. Поясок был повязан под самой грудью, и одно движение обнажило Варю почти полностью.
— Что же ты делаешь, боярин…
Она закрыла глаза тыльной стороной ладони, а Андрей целовал ее живот, бедра, согревал дыханием солнечное сплетение. Спохватившись, он вскочил, захлопнул дверь, толкнул задвижку, вернулся назад к постели, на ходу стаскивая рубашку, развязывая пояс штанов, и уже через мгновение смог прижаться к телу Вареньки горячей обнаженной кожей. Женщина опять охнула:
— Господь всемогущий, дай мне силы! — И запустила пальцы в его волосы. — Господи, это не сон…
— Как давно я тебя не видел…
Их тела соединились так же жадно и решительно, как минутой назад слились губы. Сейчас Андрей не думал о нежности. Им овладели голод, нетерпение, страсть, ненасытность, он рвался во врата наслаждения, словно на штурм вражеского бастиона — и очень скоро все это оборвалось сладкой победой, отнявшей все силы и желания. Рядом лежала Варя — неподвижная, едва дышащая, мягкая, как капля горячего воска.
Зверев приподнялся на локте, развязал поясок у нее под грудью, приподнял, вытащил из-под тела сарафан вместе с рубашкой, откинул на сундук.
— Что ты делаешь, боярин? — не сопротивляясь спросила женщина.
— Ты даже не представляешь, как я по тебе соскучился, — покачал он головой. — Даже не представляешь.
— Ты мне каждую ночь снишься, — ответила Варя и протянула к нему руки.
На этот раз Андрей был очень ласков и нетороплив. Коснувшись губами каждой клеточки ее тела, он запомнил бархатистость ее животика, солоноватость глаз, холод ее пяток и жала острых сосков. Он проник в нее осторожно, как крадущийся во тьме воришка, он баюкал ее, как ребенка, он проникался ею, как молитвой, — и растаял в страсти, точно в светлом божественном огне, чтобы закончить путь в бездне наслаждения.