— Спасти? — фальцетом выкрикнул Питер и с ненавистью посмотрел на иезуита. — Вы называете это спасением?
— Да, спасти, — сказал Гекеманс твердо. — В истории бывают периоды, когда требуются именно такие люди. То, что сейчас происходит в этой стране, похоже на изгнание беса, когда человека колотит, со стороны кажется, что он чудовищно страдает и подвергается истязанием, но иного пути спасти душу нет.
— Ваш генерал — ублюдок!
— Он верный католик, Питер. Вы не знаете, чего ему стоило нарушить присягу и как он всю ночь накануне одиннадцатого молился до кровавого пота. А я знаю.
— Вы знали, что будет переворот?! И смолчали? Вы, вы! — ярость слепила Питеру глаза. — Вы не достойны называться фламандцем, монсиньор!
Журналисты шумели все сильнее, спорили о плане «Zet», который опубликовала газета «Сегунда» и согласно которому левые намечали на восемнадцатое свой переворот, арест всех генералов и роспуск парламента. Называлось имя человека, который должен был этот переворот возглавить, и оттого, что это имя слишком хорошо было Питеру знакомо и он знал, что этот человек способен на все, фламандец пил все сильнее, желая заглушить отвращение и тоску. Журналисты разделились: одни верили, другие не верили в то, что левый переворот был возможен и Пиночету удалось опередить его на неделю; снова спорили о судьбе Альенде: прикончен собственной охраной, застрелился, бежал. Говорили про советского агента, задержанного во дворце, и группу кубинцев, которая ушла через подземные коммуникации, скрывается в городе и готовит восстание. Бармен не успевал разливать виски. хмель ударил Питеру в голову, и он поднялся из-за стойки. Публика в баре притихла. На него смотрели с недоумением. Это было ужасно театрально, но ничего поделать он не мог, усиленная бессонницей раздраженность била в нем через край, доходя до истеричности.
— Я был одиннадцатого в дворце и видел все, что там происходило.
Несколько фотовспышек озарили его бледное лицо.
— Что случилось с Альенде? — крикнул кто-то.
— Президент был убит при штурме.
— Правда ли, что охрана сама сложила оружие?
— Это клевета на людей, до конца выполнявших свой долг.
— Во дворце были русские? Что вы можете сказать об Анхеле Ленине Сепульведе?
Он запнулся, потому что не хотел лгать, но боялся нарушить слово, данное Бенедиктову — живому ли, мертвому, Питер не знал, а в следующее мгновение какие-то люди ворвались в гостиницу и ринулись к нему сбоку. Мегги Перрот кинулась карабинерам наперерез, на ходу сдирая с себя свитер и расстегивая бюстгальтер. Ошеломленные видом ослепительного нагого тела, карабинеры остановились, и кто-то потащил Питера к запасному выходу. Он открыл дверь и бросился по улице.
— Alto!*
Сил бежать не было. Он хотел остановиться и показать паспорт, но почему-то продолжал бежать. Легонько просвистела над головой пуля, ударилась о штукатурку, обсыпав лицо. Пит перемахнул через забор и очутился в саду. Снаружи был слышен лай собак. В саду пахло лимонами. Сад укрыл его и велел сорвать с ветки лимон. Питер откусил половину и стал медленно, как на охоте, идти среди деревьев. Преследователи затерялись. Через заднюю дверку в ограде Питер выбрался наружу, потом нырнул в переулок, свернул на широкую улицу и увидел ряд старых домов. Он бросился в ближайший подъезд — тот оказался закрыт; кинулся к следующему, еще к одному, дверь поддалась, он взлетел по лестнице на несколько этажей и выглянул в окно. Пожилая сеньора в синем плаще показывала полицейским в сторону дома, укрывшего Питера. Карабинеры разбились на несколько групп и стали осматривать подъезды. В доме было тихо, но эта была не сонная ночная тишина, а настороженная тишина страха. Питер стал звонить во все двери подряд. Нигде ему не открывали. В квартире на последнем этаже приоткрылась дверь, и в полоске света Пит увидел женщину.
— Кто вам нужен?
— Меня преследует полиция.
— У меня маленький ребенок.
— Простите.
Внизу хлопнула дверь.
— Входите, — приказала шепотом женщина. — Но если они будут звонить и угрожать, я открою.
Они стояли в коридоре и слушали. Шаги в подъезде стали громче. Люди поднимались по лестнице, и в гулком подъезде до двух стоявших в коридоре человек доносились голоса.
— Он выбежал, сеньоры, — сказал мальчишка лет двенадцати. — И побежал в парк.
— Уходят, — прошептала женщина.
У нее было бледное, спокойное лицо, тяжелые светлые волосы ложились на голые плечи. Питу показалось, что он где-то ее видел, но не мог припомнить где. Она говорила по-испански с приятным акцентом, делавшим ее речь совершенно понятной.
— Вы иностранка?
Она кивнула.
— Англичанка?
— Нет.
— Я посижу немного и уйду.
Дверь в комнату приоткрылась: кудрявая толстощекая девочка с блестящими глазами сидела на кровати. Она увидела Пита и заплакала, женщина взяла ее на руки и стала расхаживать по комнате, говоря что-то ласковое.
— Мне пора идти.
Женщина покачала головой.
— Сейчас комендантский час. Будет лучше, если вы останетесь до утра.
Двое ужинали, не включая свет. Пили вино, после напряжения на него напала сонливость, скорее всего, в эту ночь ему удастся поспать. А квартира была совсем маленькой. Собственно, это была не квартира, а студия с кухонкой. Она была удобна, и все было здесь подчинено жизни маленькой девочки — столик, кроватка, игрушки. Такие квартиры обычно снимали студенты, он сам жил в такой в Париже, и там тоже были стычки с полицией, но, Господи, там никого не убивали, не сажали в тюрьмы, не пытали. Там было весело, а тут все обернулось чудовищным фарсом.
— Идите ложитесь. Кровать широкая, мы не помешаем друг другу.
— А вы?
— Я не хочу спать.
Ночью он проснулся оттого, что девочка кашляла и плакала. Женщина взяла ее на руки. Она ходила по комнате, пытаясь успокоить, и что-то тихо ей шептала, он видел все сквозь сон.
— Давайте я ее посмотрю.
Он долго слушал, приложив ухо к груди и спине.
— Хрипов нету. Но придется давать антибиотики. Будет лучше, если вы вызовите врача.
— Я не могу этого сделать.
— Почему?
— Я здесь вне закона.
— Вы из революционных левых? — спросил он упавшим голосом.
— Нет. Но они велели иностранцам заявить о себе.
— Ну так заявите.
— Я же сказала вам, что не могу этого сделать. — в голосе не было раздражения, а странная методичность, точно она разговаривала с ребенком.
— Но почему?
— Потому что не могу.
— Откуда вы?
— Из Советского Союза.