Сэр Роберт Клиффорд, верный друг и соратник Ричарда Йорка, бывший с ним рядом и во время битвы при Босуорте, и в течение многих лет задолго до этого события, низко поклонился Генриху и мне. Он выглядел несколько напряженным; в одной руке у него был кожаный мешок вроде тех, с какими ходят по домам бродячие торговцы, а в другой — листок бумаги; казалось, он явился, чтобы подписать какой-то довольно сложный торговый договор. Генрих уселся на кресло, накрытое золотой парчой, и уставился на сэра Роберта, осматривая его с головы до ног так, словно снимал с него мерку, а заодно и пытался понять, как этому человеку удалось дважды безнаказанно совершить измену.
— Итак, поведай нам, что тебе известно, — спокойно велел ему Генрих.
Моя свекровь тут же сделала маленький шажок в сторону сына и положила руку на резную спинку кресла, словно желая показать в столь непростую минуту свое с Генрихом единство. Я же, напротив, инстинктивно старалась держаться подальше от этого трона. Маргарет снова с тревогой глянула на меня: видимо, она опасалась, что я сейчас упаду в обморок. В комнате действительно было очень душно, и отчетливо чувствовался запах нервного пота: лорды ждали своей участи. Интересно, у кого из них действительно есть основания так сильно бояться? Я посмотрела на Сесили, на Анну, на Мэгги, и мне тоже стало страшно: а что, если и они сейчас угодят в расставленную Генрихом ловушку? Сэр Роберт Клиффорд промокнул пот, выступивший над верхней губой.
— Я прибыл сюда прямиком со двора… — начал он.
— Это не двор! — прервал его Генрих.
— Из…
— Ты прибыл от этого притворщика Уорбека! — Похоже, Генрих решил говорить вместо сэра Роберта.
— Уорбека? — Сэр Роберт явно колебался, не решаясь подтвердить это, поскольку он никогда прежде такого имени не слышал.
Генрих, начиная раздражаться, возвысил голос:
— Ну да, именно Уорбека! Разумеется, Уорбека! Боже мой, это и есть его настоящее имя!
— И я привез с собой вот этот мешок. — Сэр Роберт поднял и показал всем мешок.
— Мешок с печатями предателей! — подсказал ему Генрих.
Сэр Роберт побледнел, но согласно кивнул.
— Да, с доказательствами предательства, совершенного разными людьми.
— Которые были заботливо вырезаны этим мальчишкой из их предательских писем! — снова вмешался Генрих. Сэр Роберт снова кивнул.
— Хорошо, — сказал Генрих. — Можешь начинать. Печати показывай по одной.
Сэр Роберт подошел к столу и положил на него мешок так, чтобы король и сам мог доставать из него печати, и я увидела, как Джаспер Тюдор тут же напрягся и даже привстал на цыпочки, готовый в любое мгновение ринуться вперед и грудью заслонить своего племянника в случае чьей-либо враждебной выходки. Господи, подумала я, неужели они, даже находясь в сердце Тауэра, боятся, что на Генриха может быть совершено покушение?
Процедура оказалась весьма похожей на детскую игру: сэр Роберт сунул руку в мешок, вытащил первую печать и передал ее Генриху; тот повертел ее в руках и коротко возвестил:
— Крессенер!
В одном из углов послышался легкий шепот — там стояли родственники этого молодого человека, в данный момент в зале отсутствующего. Вид у них был потрясенный, кто-то из них даже упал на колени, восклицая:
— Богом клянусь, мне ничего об этом не известно!
Генрих только глянул на него, и клерк, стоявший позади, тут же сделал пометку в каком-то списке. Взяв у сэра Роберта следующую печать, Генрих сказал:
— Аствуд.
— Никогда!.. — вскрикнула какая-то женщина и тут же умолкла, поняв, видно, что не стоит сейчас, прилюдно, защищать предателя.
А Генрих уже протянул руку за следующей печатью. В толпе вздохнули; лорды дружно затаили дыхание, глядя, как печать появляется из мешка. Словно по волшебству, глаза мои вдруг обрели невероятную зоркость, прямо как у сокола, и я даже на таком расстоянии сумела разглядеть, чья это печать. Когда сэр Роберт передавал ее королю, я узнала на этой маленькой красной печати след перстня, принадлежавшего моей матери.
Сэр Роберт тоже узнал ее печать и молча передал ее королю. Генрих взял печать, не называя имени ее владелицы и никак это не комментируя. Он повертел печать в руках и посмотрел на меня, но глаза его были лишены какого бы то ни было выражения; казалось, они стали плоскими и тусклыми, как уэльский сланец. Затем он молча положил печать на стол рядом с другими. Джаспер гневно на меня глянул, а миледи демонстративно от меня отвернулась. Я перехватила испуганный взгляд Сесили, но не решилась ни подать ей какой-либо знак, ни сказать что-либо. Больше всего я заботилась о том, чтобы лицо мое оставалось совершенно спокойным, понимая: самое главное для нас — ни в чем не признаваться.
Из мешка появилась новая печать, и я невольно затаила дыхание, готовясь к новому, еще более ужасному испытанию. Генрих опять положил печать на стол, не называя имени ее владельца, и придворные вытягивали шею, пытаясь понять, чья она.
— Дорлей, — с горечью и явным нежеланием объявил мой муж, и я услышала, как из уст одной из моих фрейлин вырвался тихий стон, поскольку это было имя ее брата.
Сэр Роберт передал ему еще одну печать из мешка, и я услышала, как миледи охнула, не силах скрыть своего ужаса, отшатнулась и вцепилась в спинку кресла, чтобы удержаться на ногах. Генрих вскочил, накрыв рукою печать, и я не могла прочесть, что на ней написано. На какой-то миг меня обуял ужас: я решила, что сейчас он повернется ко мне и назовет меня предательницей. Я решила, что у него в руках моя печать! Весь двор затаил дыхание. Люди испуганно смотрели то на потрясенного короля, то на его смертельно побледневшую мать. Что бы Генрих ни задумывал, устраивая этот жуткий спектакль, никак нельзя было предположить, что он обнаружит в мешке именно эту печать. Его рука дрожала, когда он поднял печать со знакомым гербом и спросил дрогнувшим голосом:
— Сэр Уильям? — На мать свою он не смотрел; он смотрел на ее деверя, на своего верного и обожаемого друга, который со своей армией спас ему жизнь при Босуорте, который вручил ему английскую корону, который был сделан лордом-гофмейстером и занял высшую придворную должность в королевстве, получив при этом еще и немалое состояние. — Сэр Уильям Стэнли, — повторил свой вопрос Генрих, сам себе не веря, — это ваша печать?
— Но это же невозможно! — вырвалось у брата сэра Уильяма, Томаса Стэнли.
И, как это ни ужасно, меня вдруг разобрал смех. Я была настолько потрясена, что смеялась, как дурочка, закрывая лицо руками, и никак не могла перевести дыхание, столь сильно мне хотелось смеяться, смеяться, смеяться во весь голос. Момент был действительно безумным, и я никак не могла унять нервный смех, его приступы продолжались один за другим, ибо я на редкость ясно представляла себе, как судьба на этот раз подшутила над братьями Стэнли.
Еще моя мать предупреждала меня, что братья Стэнли всегда стараются оказаться по одному на каждой из противоборствующих сторон. И кто-то один всегда клялся, что ни за что не свернет с намеченного пути и в решающий момент его армия непременно вступит в бой (увы, к несчастью, ему это обычно «не удавалось»). В общем, как только семейству Стэнли нужно было выбирать одну из сторон, братья всегда умудрялись как-то усидеть на двух стульях.