Я не стала говорить, что если Генрих и окажется на переднем краю, то это произойдет впервые в его жизни. Я всего лишь крепче сжала ручонку Артура и тихо сказала сыну:
— И все-таки с ним все будет хорошо; и беспокоиться тебе совершенно не нужно.
* * *
Никому из нас так и не пришлось ни о чем беспокоиться. Ни мне, ни Мэгги, муж которой, естественно, отправился вместе с Генрихом, ни Сесили, тоже проводившей мужа на войну. Еще до того, как армия Генриха успела высадиться на французский берег, их встретил посланник с предложением о мирных переговорах. И хотя Генрих все же маршем дошел до Булони и осадил ее мощные стены, он в общем-то не имел намерения отвоевывать этот город и возвращать его Англии, как, впрочем, и все прочие английские владения во Франции. Это был скорее жест рыцарской благодарности по отношению к его старой союзнице Бретани, а также грозное предупреждение королю Франции, а не начало настоящего вторжения; но даже эти действия достаточно напугали французов и подтолкнули их к заключению серьезного договора и обещанию долгосрочного мира.
Генрих вернулся домой с победой, и по его приказу в Лондоне было устроено триумфальное шествие, где его приветствовали как героя. Затем он двинулся вниз по реке в Гринвич, по-прежнему чувствуя себя победителем, однако немало было таких, кто полагал, что ему все-таки следовало провести хотя бы одно заранее подготовленное сражение, раз уж он отправился за море с такой мощной армией; солдатам очень хотелось вступить в бой и получить хоть какую-то выгоду от столь победоносной военной кампании, а лорды мечтали вернуть свои, теперь утраченные, земельные владения во Франции. Многие говорили, что король вообще ничего не добился, кроме выплаты Францией изрядной контрибуции, так что королевская казна еще больше разбогатела; получалось, что королю этот поход все-таки принес немалую выгоду, а вот народу Англии не дал совсем ничего.
Мне казалось, что Генрих будет разгневан этими обвинениями в трусости и алчности, ведь все-таки все деньги он действительно заграбастал себе, но он вернулся в Гринвич совершенно другим человеком. Похоже, его больше не волновала собственная репутация. Он уже завоевал то, что хотел завоевать, но это была отнюдь не безопасность Бретани. Ему, по-моему, было безразлично, что он не спас Бретань от французов; и, как ни удивительно, его не волновали даже те огромные траты, которые пришлось понести ради этого похода во Францию и обратно. Я видела, что моего мужа переполняет некая тайная радость, но причины этой радости я понять не могла.
Королевский барк, как всегда, ловко причалил к пирсу, далеко выступавшему над зелеными водами реки. Гребцы осушили весла и высоко подняли их в знак приветствия. По палубе прокатился торжествующий рокот барабана, которому на берегу вторило ликующее пение труб. Генрих кивнул капитану судна и шагнул на пирс. Он улыбался, отвечая на приветствия придворных, ласково коснулся головки Артура в знак отцовского благословения, расцеловал меня — сперва в обе щеки, а потом и в губы, и я почувствовала на его сладких от вина губах вкус победы.
— Мальчишка у меня! — шепнул он мне на ухо, с трудом сдерживая ликующий смех. — Вот чего я хотел! Вот чего я достиг! И это самое главное. Мальчишка теперь у меня в руках!
Радостная, приветственная улыбка умерла у меня на устах, но Генрих ничего не замечал. Он был страшно возбужден — казалось, он выиграл большое сражение, хотя ни в каком сражении он вообще не участвовал. Он с удовольствием приветствовал толпы людей, собравшихся на берегу, затем поворачивался к реке, чтобы помахать рукой качавшимся на воде суденышкам лодочников и рыбаков, которые тоже что-то радостно выкрикивали. Затем наконец, предложив мне опереться на его руку, он сошел на берег и двинулся по садовой дорожке к замку, где его с нетерпением поджидала мать. Ступая с ним рядом, я заметила, что у него даже походка изменилась — он четко чеканил шаг, точно командир войска, вернувшегося с победой.
— Мальчишка теперь у меня в руках! — все повторял он.
А я все посматривала на наших с ним мальчишек: Артур торжественно выступал впереди в нарядном костюмчике из черного бархата, а Гарри, только начинавший ходить за ручку с нянькой, все время петлял, бросаясь с дорожки то вправо, то влево, или вдруг останавливался, подбирая с земли листочек или камешек. Если Гарри слишком отвлекался и задерживал всех, нянька торопливо подхватывала его на руки. Король должен был пройти к своему замку без малейшей задержки, энергично и гордо следом за двумя чудесными сыновьями, демонстрируя всем, что у него есть два наследника, что он совершенно уверен в себе и в том, что у его Дома основа в высшей степени прочная.
— Маленькая Элизабет не очень хорошо себя чувствует, — пожаловалась я ему. — Она какая-то слишком тихая; все лежит в колыбели и совсем не плачет, не брыкается.
— Еще заплачет! — «утешил» меня Генрих. — Она еще наберется сил. Великий Боже, ты просто не в силах понять, как много для меня значит то, что этот мальчишка теперь у меня в руках!
— «Этот мальчишка»! — тихо повторила я. Разумеется, говорил он отнюдь не о наших сыновьях. Его волновал только тот мальчишка, призрак которого так долго его преследовал.
— Ну, сейчас-то он, допустим, во Франции, король его привечает, а при дворе к нему относятся как к знатному лорду, — с горечью прибавил Генрих. — У него там, можно сказать, собственный двор имеется. Добрая половина старых друзей твоей матери и многие бывшие йоркисты тут же к нему присоединились. Во Франции ему оказывают поистине королевские почести. Великий Боже! Он спит в одной спальне с Карлом Французским, в одной постели с королем! А почему бы, собственно, и нет? Ведь его там все считают принцем Ричардом. Он выезжает вместе с королем на верховые прогулки; он одет в бархат; он вместе с королем охотится; говорят, они вообще с ним закадычные друзья. Мальчишка носит красную бархатную шляпу с рубиновой брошью, с которой свисают три крупные жемчужины. И Карл совершенно уверен: это и есть принц Ричард. Тем более мальчишка и впрямь держится как герцог королевской крови.
— Ричард… — эхом откликнулась я.
— Ну да, твой брат Ричард. Король Франции так и называет его: Ричард, герцог Йоркский.
— И что же теперь будет? — спросила я.
— Существенной частью того мирного договора, который я завоевал для нас — о, это поистине великий мирный договор, имеющий для меня даже большее значение, чем захват любого французского города, даже захват Булони! — является обещание Карла сразу же передавать мне каждого английского бунтовщика, каждого из тех, кто участвовал в заговорах против меня! Я, разумеется, дал ему аналогичное обещание. Впрочем, мы оба отлично понимали, что это означает. Мы оба знали, что имеем в виду только одного человека: этого мальчишку.
— И все-таки что же теперь будет? — тихо повторила я, чувствуя, что лицо мое заледенело на пронзительном ноябрьском ветру. Больше всего мне хотелось поскорее оказаться в тепле, подальше от этого ветра, подальше от моего мужа, и больше не видеть его жестокого возбужденного лица. — Что же теперь будет?