Но Ма вместо слов произносит мммммм. Я двумя руками держусь за то место на голове, которым я ударился.
— Ты просто безмозглая дура, вот ты кто.
— Я могу вести себя тихо, — говорит Ма еле слышно. Я слышу ее прерывистое дыхание. — Ты знаешь, как тихо я могу себя вести, если ты его не трогаешь. Это единственное, о чем я тебя прошу.
Старый Ник громко фыркает:
— Ты начинаешь просить о разных вещах. Всякий раз, как только я открываю дверь.
— Это все для Джека.
— Да, но не забывай, откуда он взялся.
Я навостряю уши, но Ма ничего не отвечает.
Раздаются какие-то звуки. Он достает одежду? Нет, наверное, надевает ботинки.
После того как он уходит, я не сплю. Я бодрствую всю ночь. Я жду сотню часов, но Ма так и не забирает меня из шкафа.
Я гляжу на крышу. Неожиданно она поднимается вверх, и в комнату врывается небо. Ракеты, коровы и деревья падают мне на голову…
Нет, я лежу в кровати, в окно просачивается свет, должно быть, уже утро.
— Это просто кошмарный сон, — говорит мама, гладя меня по щеке.
Я немного пососал, но не много, в левой груди молоко очень вкусное. Тут я вспоминаю вчерашние события и поворачиваюсь к Ма, выискивая новые следы на ее шее, но их нет.
— Мне очень жаль, что я вылез ночью из шкафа.
— Я знаю.
Значит ли это, что она меня прощает? Тут я вспоминаю еще кое о чем.
— А что такое «урод»?
— Не надо об этом, Джек.
— А почему он сказал, что у меня не все в порядке?
Ма издает стон.
— Все у тебя в полном порядке. — Она целует меня в нос.
— Но почему тогда он сказал это?
— Он просто хотел меня разозлить.
— Почему?
— Вспомни, как ты любишь играть с машинками, шариками и другими предметами? Ну а он любит играть у меня на нервах. — И Ма стучит себя по голове. Я не знаю, как это — играть на нервах.
— А почему он сказал, что сидит без работы?
— Наверное, он ее потерял, — говорит Ма.
А я думал, что терять можно вещи, вроде нашей кнопки из набора. Снаружи все устроено совсем по-другому.
— А почему он сказал: «Не забывай, откуда он взялся»?
— Послушай, дай мне передохнуть одну минутку, хорошо?
Я считаю про себя: один бегемот, два бегемота, но все шестьдесят секунд этот вопрос вертится у меня в голове.
Ма наливает себе стакан молока, позабыв налить мне. Она смотрит в холодильник, в котором нет света, это странно. Она закрывает дверцу.
Минута прошла.
— Так почему он сказал: не забывай, откуда я взялся? Разве я не прилетел с небес?
Ма включает лампу, но она тоже не зажигается.
— Он имел в виду, чей ты сын.
— Я — твой сын.
Ма слабо улыбается.
— Может быть, лампочка перегорела?
— Не думаю. — Ма трясется от холода и идет проверить обогреватель.
— А почему он сказал тебе, чтобы ты не забывала об этом?
— Ну, на самом деле он думает, что ты его сын.
— Ха! Вот дурак!
Ма глядит на обогреватель.
— Нам отключили электричество.
— Как это?
— Электрический ток перестал течь по проводам.
Странный сегодня день!
Мы завтракаем, чистим зубы, одеваемся потеплее и поливаем цветок. Мы пытаемся налить в ванну воды, но она просто ледяная, и нам приходится умываться не раздеваясь. Небо в окне светлеет. Но ненадолго. Телевизор тоже не работает, и мне так недостает моих друзей. Я делаю вид, что они появляются на экране, и похлопываю по ним пальцами. Ма предлагает надеть еще одну рубашку и штаны, чтобы согреться, и две пары носков. Мы пробегаем несколько миль по Дорожке, после чего Ма велит мне снять вторую пару носков, поскольку мои пальцы хлюпают в них.
— У меня болят уши, — говорю я ей.
Мамины брови взлетают вверх.
— Слишком тихо вокруг.
— А, это потому, что мы не слышим всех тех звуков, к которым привыкли. Ну, например, тех, которые издает поток теплого воздуха из обогревателя или работающий холодильник.
Я играю с больным зубом, пряча его в разных местах — под комодом, в банке с рисом или за жидкостью для мытья посуды. Я стараюсь забыть, куда спрятал его, а потом радуюсь, находя. Ма режет всю зеленую фасоль, которая была в холодильнике, зачем так много?
И тут я вспоминаю о приятном эпизоде, случившемся ночью.
— Послушай, Ма, а где мой леденец?
Она все режет свою фасоль.
— В мусорном ведре.
Почему он оставил его там? Я подбегаю к ведру, нажимаю на педаль, крышка подскакивает со звуком пинг, но никакого леденца я не вижу. Я роюсь в апельсиновой кожуре, рисе, рагу и пластиковых упаковках. Ма берет меня за плечи:
— Прекрати.
— Он принес мне эту конфету в подарок, — говорю я ей.
— Это — мусор.
— Нет, не мусор.
— Да он потратил на этот леденец, наверное, центов пятьдесят. Он хотел над тобой посмеяться.
— Я никогда еще не пробовал леденцов на палочке. — Я сбрасываю ее руки с моих плеч.
На плите нельзя ничего разогреть, потому что нет электричества. На обед мы едим скользкую мороженую фасоль, которая еще противнее вареной. Но мы должны ее съесть, а то она разморозится и пропадет. По мне так пусть пропадает, но еду надо беречь.
— Хочешь, я почитаю тебе «Сбежавшего кролика»? — спрашивает Ма после того, как мы умываемся холодной водой.
— А когда нам включат ток?
— Извини, но я не знаю.
Мы ложимся в постель, чтобы согреться. Ма поднимает все свои одежки, и я напиваюсь до отвала сначала из левой, потом из правой груди.
— А если в комнате будет становиться все холоднее и холоднее?
— Нет, не будет. Через три дня начнется апрель, — говорит она, тесно прижимая меня к себе. — На улице станет теплее.
Мы дремлем, только я быстро просыпаюсь. Дождавшись, когда Ма уснет, я выбираюсь из кровати и снова роюсь в мусорном ведре.
Я нахожу леденец почти на самом дне — он похож на красный шар. Я мою руки и конфету тоже, поскольку она испачкалась в рагу. Я снимаю пластиковую обертку и сосу, сосу его — это самая сладкая вещь, которую я когда-либо ел! Наверное, снаружи все такое вкусное.
Если бы я убежал, я стал бы стулом, и Ма не смогла бы найти меня среди других стульев. Или я превратился бы в невидимку и приклеился бы к нашему окну, а она смотрела бы сквозь меня. Или стал бы частичкой пыли и попал бы ей в нос, а она чихнула бы, и я вылетел.