Я вспоминаю, что море — настоящее. Снаружи все настоящее, потому что я видел самолет в голубом небе среди облаков. Мы с Ма не можем выйти наружу, потому что не знаем кода, но все равно то, что снаружи, — настоящее.
Раньше я не понимал, что не надо злиться из-за того, что мы не можем открыть дверь. Это все потому, что моя голова была слишком маленькой и не могла вместить в себя то, что находится снаружи. Когда я был малышом, то и думал как малыш, но теперь мне уже пять лет, и я знаю все.
Сразу же после завтрака мы принимаем ванну. Вода течет такая горячая, что от нее идет пар. Мы наполняем ванну до краев, еще немного, и вода начнет переливаться на пол. Ма ложится на спину и чуть было не засыпает, но я бужу ее, чтобы вымыть ей голову, а она моет мою. После этого мы стираем белье, но на простынях много длинных волос, и нам приходится их убирать. Мы устраиваем соревнование — кто быстрее это сделает.
Мультфильмы уже закончились, по телевизору показывают детей, которые красят яйца для Сбежавшего Кролика. Я перевожу взгляд с одного ребенка на другого и говорю про себя:
— Вы все настоящие.
— Для пасхального кролика, а не сбежавшего, — поправляет меня Ма. — Мы с Полом любили пасхальные яйца. Когда мы были детьми, пасхальный кролик приносил нам ночью шоколадные яйца и прятал их в разных местах — на заднем дворе, под кустами, в дуплах, даже в гамаке.
— А этот кролик требовал, чтобы ты отдавала ему свои зубы? — спрашиваю я.
— Нет, он приносил яйца бесплатно. — Лицо Ма снова становится скучным.
Я думаю, что пасхальный кролик не знает, где находится наша комната, к тому же у нас нет ни кустов, ни деревьев — они все за дверью.
Сегодня у нас счастливый день — в комнате тепло, и у нас много еды, но Ма совсем этому не рада. Наверное, она скучает по цветку. Я предлагаю сыграть в прогулку. Мы идем, держась за руки, по нашей Дорожке и называем все, что попадается нам на пути.
— Ма, смотри, водопад. — Минуту спустя я снова восклицаю: — Смотри! Дикий зверь!
— Ух ты!
— Теперь твоя очередь.
— Ой, смотри, — говорит Ма, — улитка.
Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть ее.
— Смотри, огромный бульдозер сносит небоскреб. Смотри, зомби распустил свои слюни.
— Джек! — На лице Ма мелькает улыбка. Потом мы ускоряем шаг и поем «Эта земля — наша земля».
После этого мы кладем на пол ковер, и он превращается в ковер-самолет, на котором мы пролетаем над Северным полюсом. Потом Ма предлагает расслабиться. Мы лежим неподвижно, но я забываю, что шевелиться нельзя, и чешу нос, поэтому выигрывает Ма. Я предлагаю сыграть в трамплин, но она говорит, что больше не хочет сегодня заниматься физкультурой.
— Давай сделаем так — я буду прыгать, а ты — комментировать.
— Нет, извини меня, но я хочу прилечь. — Сегодня она какая-то скучная.
Я очень медленно вытаскиваю яичную змею из-под кровати. Мне кажется, я слышу, как она шипит:
— Здравс-с-с-твуй.
Я глажу ее, особенно те скорлупки, которые потрескались или имеют зазубрины. Одна из них рассыпается прямо у меня в руках, и я делаю клей из муки и наклеиваю кусочки скорлупки на разлинованную бумагу, из которой мы делаем гору с зубчатой вершиной. Я хочу показать мою работу Ма, но вижу, что ее глаза закрыты. Тогда я залезаю в шкаф и играю в шахтера. Я нахожу у себя под подушкой золотой самородок. На самом деле это зуб. Он не живой и не сгибается, но его можно разбить, и нам не надо бросать его в унитаз. Это — часть Ма, ее мертвый плевок.
Я высовываю голову из шкафа и вижу, что глаза Ма открыты.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я ее.
— Думаю.
Я могу думать и при этом заниматься чем-нибудь еще, неужели она не может? Она встает и идет готовить обед. Она берет оранжевую коробку с макаронами. Я обожаю их!
После обеда я изображаю Икара, крылья которого тают на солнце, а Ма очень медленно моет посуду. Я жду, когда она закончит, чтобы снова поиграть со мной, но она не хочет играть. Она сидит в кресле и просто качается.
— Что ты делаешь?
— Думаю. — Минуту спустя она спрашивает: — А что это у тебя в наволочке?
— Это мой рюкзак. — Я повязал себе на шею наволочку за углы. — Я сложил туда наши вещи, которые нам понадобятся снаружи после того, как нас спасут. — Я засунул туда зуб, джип, дисташку, свое и мамино белье, носки, ножницы и четыре яблока на тот случай, если мы проголодаемся. — А там есть вода? — спрашиваю я.
Ма кивает:
— Да, реки, озера…
— Нет, вода для питья. Там есть краны?
— Да, полным-полно.
Я рад, что не надо тащить с собой бутылку с водой, потому что рюкзак и так уже слишком тяжелый. Мне приходится оттягивать узел на шее, чтобы он не мешал говорить.
Ма все качается и качается.
— Когда-то я мечтала о том, чтобы меня спасли, — говорит она. — Я писала записки и прятала их в мешках с мусором, но никто их не находил.
— Тебе надо было бросить их в унитаз.
— И когда мы кричим, никто нас не слышит, — продолжает она. — Однажды я полночи включала и выключала свет, а потом поняла, что никто этого не видит.
— Но…
— Никто нас не спасет.
Я некоторое время молчу, а потом говорю:
— Ты ведь не знаешь, что там есть.
Я никогда еще не видел такого странного выражения на ее лице. Лучше бы она сегодня опять ушла, чем была такой, которая совсем не похожа на мою Ма. Я достаю с полки все мои книги и читаю их: «Объемный аэропорт», «Детские стихи» и «Дилана-землекопа», мою любимую книгу, и «Сбежавшего Кролика». Эту я читаю только до половины, оставляя вторую для Ма. Вместо этого я читаю «Алису», пропуская рассказ о страшной Герцогине.
Наконец Ма перестает качаться.
— Можно мне пососать?
— Конечно, — отвечает она. — Иди сюда.
Я сажусь к ней на колени, поднимаю ее футболку и долго-долго сосу.
— Ну что, наелся? — шепчет она мне в ухо.
— Да.
— Послушай, Джек. Ты меня слушаешь?
— Я всегда тебя слушаю.
— Нам нужно бежать отсюда.
Я с удивлением смотрю на нее.
— И нам придется сделать это без посторонней помощи.
Но она же сама говорила, что мы похожи на людей в книге, а разве можно убежать из книги?
— Мы должны составить план. — Голос Ма звучит очень высоко.
— Какой?
— Если бы я знала! Вот уже семь лет я пытаюсь составить этот план.
— Мы можем разбить стены. — Но у нас нет ни джипа, ни даже бульдозера, которые могли бы их разрушить. — Мы можем… взорвать дверь.