Он слушал ее: она говорила, что молодость не начало чего-то, а, наоборот, — агония…
— Впрочем, — добавила она, поднося к глазам граммофонную пластинку, чтобы прочесть ее название, — ведь вы любите музыку… только музыка сумела передать это: вот смотрите, Шуман…
— Вполне возможно, что именно это я и ищу в музыке. Как, по-вашему, многим ли в молодости знакомо подобное тяжелое чувство?
И так как Тереза ответила, что ему это должно быть известно лучше, чем ей, он поспешно добавил:
— У меня был друг, который покончил с собой в июле этого года. Нельзя было установить ни одной причины, ни одной из тех причин, которыми обыкновенно объясняют самоубийство. Я хорошо знал его: здесь не было ни любовной драмы, ни какого-либо тайного порока… Может быть, наркотики. Но быть может, — я подумал об этом, слушая вас, — чувство, похожее на то, о чем вы говорили… Он решил приблизить конец чего-то, решил раз навсегда с этим покончить. Подобная мысль никогда раньше не приходила мне в голову…
Тереза встала.
— Мари ждет моего возвращения, да и вас я задерживаю…
Голос ее стал теперь совсем иным, тон почти официальным:
— Значит, решено, в настоящее время вас страшит сам брак. Вы разрешаете мне это ей сказать? Разрешаете добавить, что ваше чувство к ней осталось неизменным?
Он не ответил на ее вопрос.
— Странно, — сказал он. — Я совсем забыл, кто вы. Я не представлял себе… Мари меня не предупредила… Она не умеет характеризовать людей…
Минуту они хранили молчание, чтобы прервать его, Жорж спросил, нельзя ли ему прийти попрощаться с Мари. Очевидно, она уезжает с десятичасовым?
— Почему бы вам не прийти пообедать с нами сегодня вечером? — вдруг, неожиданно для себя самой, спросила Тереза. — Затем вы сможете проводить Мари на вокзал…
Казалось, он не удивился и даже с некоторой горячностью принял ее предложение. Они уговорились, что он придет к шести часам. В эту минуту слуга распахнул дверь, все время остававшуюся приоткрытой.
— Мадам Гарсен пришла… Я сказал ей, что у вас уже кто-то есть. Она ждет внизу.
Обернувшись к Терезе, Жорж Фило сказал с довольным видом:
— Вы знаете, мадам Октав Гарсен… Гарсены из Лабюрт… Вы даже, кажется, дальние родственники? Они живут теперь в Париже…
— Я знала ее свекровь, — сказала Тереза. — Но не заставляйте же ее так долго ждать… Или, быть может, она у вас свой человек?
Он запротестовал не без некоторого самодовольства:
— О нет, сударыня! Вы только, пожалуйста, не подумайте…
В вестибюле отеля Тереза быстрым взглядом окинула высокую молодую женщину. Было уже около часа дня. Тереза шла, с восторгом думая о той радости, которую она сейчас доставит Мари. С каким нетерпением девочка, вероятно, ждет ее! Не следует ее слишком обнадеживать… Однако, увидев, что Мари поджидает ее на лестнице, Тереза не удержалась, чтобы не крикнуть:
— Угадай, кто сегодня обедает у нас?
Не решаясь произнести имя, Мари только улыбалась.
— Он придет к шести часам и проводит тебя на вокзал…
Мари увлекла мать за собой в гостиную и, не давая ей снять шляпу, сжала ее в своих объятиях:
— Какая вы — добрая! И какая я — злая!
Тереза решительно отстранилась:
— Нет, нет, я совсем не добрая.
В сопровождении дочери она прошла в столовую.
— Вы должны мне все подробно рассказать, что вы говорили и что он вам отвечал… и потом ваше впечатление…
— Не горячись! Не горячись!
Радостное чувство от сознания, что она доставила Мари удовольствие, сразу исчезло у Терезы. Не следовало давать Мари слишком много надежды, твердила она себе, не следовало ее разочаровывать.
— Да, он придет сегодня обедать… это решено… Но прежде всего он не хочет брать на себя никаких обязательств… Это надо считать раз навсегда установленным. На последнем он особенно настаивал…
— О!
Устремив глаза на мать, Мари, наливавшая воду в стакан, продолжала лить ее, несмотря на то что стакан был уже полон.
— Ты льешь на скатерть, дорогая… Главное, не мучь себя. Выразился он совершенно точно: его пугает сам брак. Он не решается жениться. В двадцать два года это вполне естественно! Но чувство, которое он питает к тебе, здесь ни при чем.
На минуту они замолчали. Мари вытирала пролитую воду. Вдруг она отодвинула от себя тарелку.
— Нет, я не могу куска проглотить. Значит, он вам сказал, что его чувство ко мне… Он так и сказал «чувство»?
Терезе так кажется. Во всяком случае, он не говорил о «любви». Она уже знала, что предвещает это подергиванье уголков губ у Мари, и поспешила добавить, что «чувство» значит любовь. Мари продолжала настаивать: что же он еще говорил во время этого длительного свидания?
— Да разве я все припомню? Он говорил, что с тобою связаны его воспоминания о летних каникулах, что ты многое значишь в его жизни…
— А еще?
Положив локти на стол и подперев подбородок ладонями, Мари не спускала глаз с матери.
— Да право же, не знаю, девочка.
— Но ведь вы почти полчаса провели вместе…
— Мне помнится, мы говорили о музыке.
Лицо Мари приняло страдальческое выражение. Она прошептала:
— Он без ума от музыки.
— А ты ее ненавидишь… как все Дескейру… Нельзя сказать, чтобы это было удачно.
Мари возразила, что по теперешним временам совершенно излишне уметь играть на рояле.
— Сам Жорж говорит, что, если бы я играла, мое исполнение все равно не смогло бы сравниться с пластинками, которые у него имеются.
Тереза заметила, что об этом все же приходится пожалеть.
— Почему же? — настаивала Мари. — Если он может слушать любую музыку, какую бы ни захотел.
— Это-то так, моя дорогая… Хотя музыканту очень хорошо иметь жену, умеющую читать ноты с листа… Но не в этом дело. Самое важное, если хочешь знать мое мнение, подобное несходство вкусов заключает в себе… то, что разъединяет женщину, которая ненавидит музыку, и мужчину, который не может без нее обойтись.
Тереза говорила тихо, и в голосе ее слышались грусть и беспокойство. Мари с жаром ответила:
— Я уверена, что буду со временем любить все, что он любит. За это я спокойна. Вы не думаете, что это возможно? Достаточно, чтобы он потребовал…
Тереза покачала головой:
— Будь покойна, этого он не потребует… В конце концов, если вам суждено когда-нибудь жить вместе, может случиться наоборот — он будет счастлив, имея эту возможность бегства… Да, тут же возле него окажется страна, куда ты не сможешь последовать за ним. То женщину, то мужчину музыка освобождает одного от другого… И очень хорошо, что это так. Впрочем, если они даже оба музыканты, бывает, что одно и то же восхищение разъединяет их. Музыка способна объединить лишь тех, кто любит друг друга одной и той же любовью — любовью одного и того же свойства, в одно и то же время.