Некоторые актеры приобрели популярность, потому что говорили медленно. Огромным спросом пользовались унылые баллады и блюзы, в которых первая строчка повторялась по три раза. Приезжие избавлялись от своего акцента и приобретали местный американский выговор. К несчастью, в качестве примера для подражания Николас избрал Фатса Уоллера и начат выделять те звуки, которые обычно глотают, и те слова, которые обычно произносят вскользь, из-за этого он казался слишком нервным, или слишком угрюмым, или безнадежно влюбленным.
Когда он работал на мосту, его считали замкнутым. Он начинал говорить на новом языке, запинался и отходил. Он стал хранилищем тайн и воспоминаний. Он нес единственную ношу — уединение. Никто из тех, кто работал вместе с ним, его не знал. Этот человек, неловкий на людях, уходил, оставляя о себе очень странное впечатление, — вроде собачьих следов на заснеженной крыше дома.
* * *
«О-ох!» Вот что его разбудило — доктор, осматривающий его руку. «Ох!» Он проспал шесть часов. Коста был рядом. Николас заметил, что доктор разрезал покрывало монахини и его рубаху. Ему сказали, что каким-то образом он ухитрился вправить себе руку.
Он схватил покрывало и стал внимательно его разглядывать.
Женщина оставалась с ним до раннего утра, пока не спустился Коста, которому она сказала про руку, сказала, что надо вызвать доктора и что ей надо идти. Она говорила? Ну конечно. Какой у нее голос? Что еще о ней известно? Коста вспомнил черную юбку. Перед тем как уйти, Николас заглянул за стойку и нашел обрезки черной рясы, из которой она сделала себе юбку.
Когда он выходит из ресторана «Охридское озеро» на улицу, пейзаж после катастрофы на мосту кажется ему другим, уже не таким знакомым. Теперь Николас Темелков видит Парламент-стрит глазами женщины, которая, порывшись в его сумке с инструментами, пока он спал, нашла его большие ножницы для проволоки и укоротила черный подол своей рясы. Когда он выходит из ресторана «Охридское озеро» тем утром, он чувствует ее настроение. Он знает, что найдет ее.
Ухаживание в отсутствие предмета любви длится очень долго. В данном случае оно началось с его замечания о ее волосах или с ее почти беззвучного вопроса, когда он проваливался в сон с башни или моста. Грань сна и яви всегда страшила Николаса, поэтому он напивался перед сном, чтобы притупить ощущение панического страха, длившееся несколько секунд, когда его не слушались руки. Он лежал, понимая, что перед тем, как уснуть, испытает мгновенное падение, которого боялся больше всех своих полетов на мосту или любого задания, которое он выполнял для «Доминион бридж компани».
Пока падал, вспомнит он позже, он почувствовал протянутую к нему руку женщины, которая хочет узнать его имя.
Теперь он все время ощущает ее присутствие, они как близнецы. Их связывает не то, что он спас ей жизнь, а то, что последовало за этим. Полузабытая песенка по радио. Его бесцеремонность и беззастенчивые комплименты монахине относительно ее красоты. Потом он откинул голову назад, закрыл глаза и проспал слишком долго.
Через неделю он снова взбирается на грузовик, везущий огонь и гудрон, вспрыгивая туда вместе с другими людьми, и снова работает на мосту. Его рука зажила, и он перелетает с опоры D на опору С, не слушая историй об исчезнувшей монахине. Он висит на своих веревках, разглядывая стойки моста, медленно вращаясь в воздухе. Он знает панораму долины лучше любого инженера. Как птица. Лучше Эдмунда Берка, архитектора моста, или Харриса, лучше геодезистов, которые в 1912 году работали вслепую в зарослях кустарника. Панорама вращается вместе с ним, он парит в долгом безмолвном ухаживании, а отсутствие этой женщины заставляет всюду искать ее глазами.
Через год он откроет на скопленные деньги пекарню. Ослабит стопор карабина и спустится с моста свободным.
Оказавшись в Торонто, Патрик Льюис почувствовал себя как моряк после долгого плавания. Его детство прошло в глуши, в маленьком городке Беллрок, стоявшем на реке, по которой сплавляли лес. Лесорубы глушили виски, хрипло перекрикивались, а весной оставляли местных жителей в непривычной тишине. Теперь, в двадцать один год, Патрик, как камень из пращи, вылетел из своей деревни и приземлился под высокими арками вокзала Юнион, чтобы начать жизнь сначала. У него не было ничего, если не считать небольшой суммы денег. В кармане у него лежал кусок полевого шпата, на который то и дело натыкались его пальцы, пока он ехал в поезде. В этом городе он был эмигрантом.
От детства у Патрика остались воспоминания о письмах, смерзшихся в почтовом ящике после метелей. Он помнил свою любовь к цветным предметам, ненависть к белизне, теплый бурый хлев, клубящийся в воздухе пар от дыхания скота, а кислый запах мочи и навоза он мог воскресить в памяти даже здесь, в сердце Торонто. Это запах витал в воздухе во время его грехопадения в стоге сена; рассерженная девушка дала ему затрещину, когда они, насытившись друг другом, испытали угрызения совести. Он помнил задубевшие на морозе выстиранные комбинезоны, которые он нес на кухню и сажал на стул, надеясь, что отец успеет их увидеть до того, как они, оттаяв, упадут на стол.
Потом лето. Мухи и комары. Он ныряет не в стог сена, а в глубокие темные воды реки и возвращается домой нагишом, лакомясь молодым ревенем, неся одежду под мышкой. Надкусываешь блестящую кожицу ревеня, переламываешь стебель и высасываешь сок. Кладешь крохотную ягоду малины на язык и осторожно давишь зубами. И замираешь в поле в жаркий день, потрясенный этим вкусом.
Теперь же в городе он казался незнакомцем даже самому себе, путь назад, к прошлому, был отрезан. Он увидел свое отражение в стекле телефонной будки. Провел руками по гладкому розовому мрамору колонн и вошел в ротонду. Этот вокзал был настоящим дворцом, а ниши и залы — целым городом внутри него. Здесь можно было побриться, поесть или почистить обувь.
Хорошо одетый мужчина с тремя чемоданами что-то кричал на чужом языке. Его глаза жгли всякого, кто поначалу принимал его крики на свой счет. Но слова предназначались или ангелам, чтобы те ему помогли, или демонам, чтобы те его оставили. Спустя два дня Патрик вернулся на вокзал забрать вещи из камеры хранения. Он снова увидел того же мужчину, но в другом костюме, так и не сумевшего выбраться из безопасной зоны, словно в шаге отсюда начинались зыбучие пески нового мира.
Патрик присел на скамью и, наблюдая за приливом и отливом толпы, ощутил клокотание жизни. Он громко произнес свое имя, и оно, отозвавшись глухим эхом, растаяло под высокими сводами вокзала Юнион. Никто не обернулся. Он был во чреве кита.
Когда в 1919 году миллионер Эмброуз Смолл исчез, то оказалось, что в полиции имеется его антропометрическая карта, составленная по методу Бертильона. Между 1889 и 1923 годами система идентификации Бертильона использовалась для розыска преступников и пропавших без вести. Его метод состоял в измерении определенных частей тела: длины и ширины головы, длины правого уха, длины левой ступни и среднего пальца левой руки, длины предплечья. По всей Северной Америке в домах, тюрьмах и моргах людям измеряли конечности и отсылали результаты в полицию Торонто. В ходе поисков более пяти тысяч человек выдавали себя за Эмброуза Смолла. Они утверждали, что потеряли память, что их похитили в упаковочном мешке, изуродовали, спрятали в расщелинах скал Скарборо, подвергли пыткам, раскормили, удалили все волосы, лишили памяти с помощью различных снадобий, изменили цвет кожи, превратили в женщину, изменили длину правого уха, что они оказались без гроша в кармане и в данный момент голодают — поэтому пришлите пятьсот долларов в Нельсон, Британская Колумбия, или в Уичите, Канзас, или в Корнербрук, Ньюфаундленд. Одна женщина из Гамильтона видела Эмброуза с перерезанной глоткой. Однажды утром она проснулась от ощущения крови на подушке, подняла глаза и увидела, что кто-то отпиливает ей голову. Тогда она сказала: «Я Эмброуз Смолл» — и снова проснулась. Другой привиделось, что она открыла сейф в здании Гранд-опера и обнаружила внутри, на документах, скорчившийся скелет.