Почему-то вдруг он очень засмущался в ее обществе. Не знал, глядеть в пол или в глаза Рэйчел, отражавшие свет лампы и блестевшие, как золотые монеты. Хотя улыбка ее и была слабой, но глаза смотрели с той же недюжинной силой, и Мэтью ощутил, будто она смотрит сквозь оболочку из костей и мяса, в защищенные глубины его души. Он неловко переступил с ноги на ногу. Он знал, что она может там увидеть — его собственное желание быть нужным, которое всегда присутствовало в его отношениях с магистратом, но теперь стало ярким и жарким огнем. Наверное, потому, что он видел ее обнаженной, подумал Мэтью. Не физически раздетой, но когда она открыла ему свою душу и потянулась к его руке через решетку в поисках утешения.
Он понял, что он сам — единственная ее надежда. Любая помощь, любое утешение, которое осталось ей в эти короткие дни, будут исходить только от него. Как может он изгнать ее из своего ума и души? Вудворд тоже в серьезнейшей нужде, но он на попечении доктора Шилдса. А женщина — эта красивая, трагическая женщина, стоящая перед ним, — ни на кого не может на всей земле рассчитывать, кроме как на него.
— Грин уже приносил вам еду? — спросил он.
— Я только что ее доела.
— Вам не нужно свежей воды? Я могу принести.
— Нет, — сказала она, — воды хватает. Но все равно спасибо.
Мэтью оглядел грязный сарай.
— Здесь надо вымести и постелить свежей соломы. Это ужасно, что вам приходится терпеть такую грязь.
— Я думаю, сейчас слишком позднее время для этого, — ответила она. — Могу я вас спросить, как подвигаются размышления магистрата?
— Он еще не сказал своего слова.
— Я знаю, что не будет другого решения, кроме виновности, — сказала она. — Слишком сильны свидетельства против меня, особенно после слов девочки. И я знаю, что не помогла себе, разорвав Библию, но я просто вышла из себя. Так что… Бидвелл скоро получит свой костер для ведьмы. — В голосе слышалось страдание, но подбородок Рэйчел гордо подняла. — Когда наступит время, я буду готова. Я приготовлюсь. Когда меня выведут отсюда, я буду рада, зная, что хотя меня изгнали с земли, но примут на Небесах.
Мэтью попытался возразить против этого отчаяния, но слова изменили ему.
— Я очень, очень устала, — сказала Рэйчел тихо. Она прижала пальцы ко лбу и закрыла глаза. — Я буду готова вылететь из этой клетки. Я любила моего мужа. Но я так долго была одинокой… что смерть станет избавлением. — Глаза ее открылись. — Вы будете присутствовать?
Мэтью понял, о чем она.
— Нет.
— Меня похоронят рядом с мужем? Или в другом месте?
Не было смысла говорить что-нибудь, кроме правды.
— Наверное, за пределами города.
— Я тоже так думала. А мне не отрубят голову? В смысле… когда я сгорю, над моим телом будут глумиться?
— Нет.
Он не допустит, чтобы даже палец отрезали, чтобы потом показывать за два пенса в таверне Ван-Ганди. Конечно, на то, что может сделать с ее скелетом какой-нибудь грабитель могил, когда они с Вудвордом уедут, он повлиять не может и не хочет об этом думать.
Озабоченное выражение лица Рэйчел сказало Мэтью, что ей тоже пришла в голову эта мысль, но она не произнесла этих слов вслух. Вместо этого она сказала:
— Я об одном только жалею: что убийца Дэниела и преподобного Гроува никогда не предстанет перед судом. Это же несправедливо?
— Конечно, несправедливо.
— Но мне тогда ведь будет все равно? — Она посмотрела сквозь люк на серое небо. — Я думала — надеялась — умереть в старости, в своей постели. И никогда даже не представляла себе, что могу закончить жизнь вот так, и мне даже будет отказано в праве лежать возле моего мужа! И это ведь тоже несправедливо?
Выдохнув эти слова, она наконец опустила глаза, и губы сжались в тугую линию.
Открылась дверь тюрьмы, и Рэйчел, увидев вошедшего, тут же отступила от решетки.
— Ха-ха! — Исход Иерусалим наклонил голову набок, хитро улыбаясь. — Что зрим мы в юдоли сей?
Мэтью обернулся к нему лицом:
— А можно спросить, зачем вы сюда явились?
— Что бы ни творил я, куда бы ни шествовал, к ответу звать меня может лишь Господь мой. — Иерусалим, в черной треуголке и в черном сюртуке, подошел на расстояние вытянутой руки Мэтью. — И я готов ручаться, что дело, тебя сюда приведшее, отнюдь не столь святое, как мое.
— Ваше присутствие здесь нежелательно, сэр.
— В этом нет у меня сомнений. Но говорить я пришел с ворожеей, не с ее ручным петухом.
Мэтью почувствовал, как краска бросилась ему в лицо.
— Я не думаю, что мадам Ховарт желает что-нибудь вам сказать.
— Могла бы пожелать, ибо без моего споспешествования язык ее замолчит навеки. — Следующую фразу проповедник обратил к Рэйчел: — Ворожея Ховарт, песок в твоих часах почти истек. И ведомо мне, что выбрано уже древо, из коего вырежут столб для твоего костра. Уже сейчас острят секиры. От всей души надеюсь, что ты дала себе труд поразмыслить над предложением, кое сделал я тебе в мой прошлый раз.
— Каким? Стать вашей бродячей шлюхой? — резко спросила Рэйчел.
— Стать моей странствующей ученицей, — ответил он так гладко и небрежно, что Мэтью предположил: он так часто предлагал этот вариант, что это стало его второй натурой. Или первой, быть может. — И спутницей в изученье и в молитве.
— В изученье греха и в молитве, что вы найдете другую женщину, которую выкупите из тюрьмы? — От выражения чистейшего омерзения на лице Рэйчел могло бы свернуться целое ведро молока. — Уж лучше целовать пламя.
— Твое желание станет явью, — сказал Иерусалим. — И темная краса твоя сгорит на черепе твоем и сокрушена будет стопою Божьей, и там, где будешь лежать ты, придут звери полевые и самые кости твои восхитят.
Гнев закипал в душе Мэтью приливной волной.
— Я предлагаю вам уйти.
— Юнец, здесь место общедоступное, и не меньше прав у меня здесь быть, чем их имеешь ты. — Он сощурился. — По меньшей мере я вошел в сие место скорби, дабы принести ворожее спасение, не ради ее порочной благосклонности.
— Мы с мадам Ховарт оба отлично видим вашу цель.
— А, так ты воедино с ворожеей теперь? О, я знал, что сие сбудется, лишь времени несколько минует! — Он поднял правую руку и стал рассматривать ногти. — Деяния ворожей я зрел и ранее. И зрел, как они обещают юношам все радости плоти. Скажи мне, юноша: с какого края предложила она тебе седлать ее? С полночи или с полудня?
Мэтью замахнулся. Это произошло так быстро, что он едва сам понимал, что делает, но кровь ревела в ушах, правый кулак взметнулся и с хрустом попал в выступающую челюсть проповедника. Иерусалим откачнулся на два шага, но удержался на ногах. Он заморгал, потрогал нижнюю губу, размазал красное пятно по пальцам. Однако вместо уязвленного и гневного поведения, какого ожидал от него Мэтью, он лишь улыбнулся, но улыбнулся злобно и победительно.