За дверью с пятью треугольными стеклами (три треснутых) и гравировкой на дереве в виде терновника горели свисающие с потолочных балок грязные фонари. От дыма тысячи трубок эти балки стали чернее типографской краски, воздух казался гуще от струящегося тумана. В передней комнате, где бросалась в глаза стойка бара, стояли столы, за которыми сидели с десяток мужчин в разной степени опьянения, а женщины в облегающих нарядах с перьями заигрывали с ними, прохаживаясь по залу. Эта картина была Мэтью знакома по тем вечерам, когда он следил за Эбеном Осли. Он понимал, что наиболее привлекательные из этих дам — лучше одетые и с лучшими манерами, если манеры здесь вообще котировались, — были из розового дома Полли Блоссом на Петтикоут-лейн, а неухоженные и отчаянные приезжали на пароме из Нью-Джерси.
Тут же к Джону Файву и Мэтью подлетели четыре таких дамы в возрасте от семнадцати до сорока семи, соблазнительно облизывая губы. Накрашены они все были так нелепо, что Мэтью рассмеялся бы, не будь он джентльменом. Коммерция есть коммерция, а конкуренция здесь суровая. И все-таки эти дамы понимали, кто клиент, а кто нет, и когда Джон мотнул головой, а Мэтью сказал: «Спасибо, не надо», они почти одновременно отвернулись, пожимая обнаженными плечами, и жизнь пошла своим чередом.
Из соседнего зала донесся шум — ревущие мужские голоса. Это, как понял Мэтью, резвились в своей стихии приверженцы азартных игр.
К нему и Джону подошла апатичная официантка, несущая кувшин вина, и Джон Файв сказал ей:
— Мы вон там сядем, подальше. Мой друг хочет поужинать.
— Бараний пирог с репой и говяжьи мозги с вареной картошкой, — автоматически процитировала она сегодняшнее меню.
— А можно бараний пирог с вареной картошкой? — спросил Мэтью, и она ответила взглядом, говорящим, что, может, и можно, а может, и нельзя.
— И два стакана вина, — добавил Джон. — Портвейна.
Она двинулась на кухню, а Мэтью вслед за Джоном — в игральный зал, где дым виргинского табака висел уже по-настоящему плотно. Здесь люди с первого взгляда казались скорее тенью, чем плотью, сидели они за столами, где шлепали картами, наваливались на доски, где гремели и перекатывались игральные кости среди нарисованных цифр. Тут послышался еще рев, похожий на взрыв, и кто-то вбил кулак в доску с воплем:
— А, мать его, Халлок! Все на черное!
У Мэтью возникла мысль, что, быть может, в некоторых сумасшедших домах — бедламах, как их называют, здравого смысла больше, чем здесь. И уж точно поспокойнее.
Шум стих — но легли на стол карты, покатились кости, и снова будто разверзлась в крике адова пасть, чтобы выдохнуть еще глоток хаоса. Мэтью подумал, что для некоторых из этих людей не так уж привлекательны выигрыш или проигрыш: их сюда тянет ради хаотических мгновений радости или ужаса, таких чистых в своей силе, что все остальное рядом с этим бледнеет.
— Посмотрите-ка! — крикнул кто-то слева от Мэтью, когда он разминулся с группой посетителей игорного зала. — Уж не Корбетт ли это?
Мэтью обернулся на голос и оказался рядом со столом для игры в кости в обществе двух молодых юристов: Джоплина Полларда и Эндрю Кипперинга. Оба держали в руках кружки с элем и были слегка навеселе. Особо стоило отметить темноволосую, далеко не отталкивающего вида проститутку лет двадцати, которая висела на левой руке у Кипперинга. Смоляные глубоко посаженные глаза казались пустыми, как выгоревшие дома на Слоут-лейн.
— Видишь, Эндрю? — спросил Поллард, ухмыляясь во весь рот. — Таки он. Единственный и неповторимый.
— Уж какой есть, извините, — ответил Мэтью.
— Отличный мужик! — Поллард ткнул его кружкой в больное плечо. Хуже того, он залил элем светло-синюю рубашку Мэтью — последнюю на данный момент чистую рубашку. — Всегда будьте собой, это вы правы! Верно, Эндрю?
— Всегда, — ответил Кипперинг, поднимая кружку и делая долгий глоток. Проститутка прижалась к нему, и Кипперинг поухаживал за ней, залив ей в горло малость эля.
— А это тогда кто? — Поллард показал на Джона Файва, и Мэтью успел отступить, чтобы его опять не облили. — Так, секунду! — Поллард повернулся к столу, где играли в кости, и людям, которые у него столпились. — Я тоже участвую, черт побери! Три шиллинга на якорь!
Мэтью увидел, что они играют в популярную игру «Корабль, капитан и команда», где играющему давалось пять бросков двумя костями, чтобы выбросить шестерку, пятерку и четверку именно в таком порядке, что соответствовало кораблю, капитану и команде. Остальные могли ставить на любые комбинации успеха и неудачи. Поллард только что поставил на «якорь», что означало появление тройки при первом броске.
— Мой друг Джон Файв, — сказал Мэтью, когда Поллард снова отвернулся от стола. — Джон, это господа Джоплин Поллард и Эндрю Кипперинг, оба — адвокаты.
— Первый бросок! Команда без корабля и единичка! — раздался голос от стола, сопровождавшийся мгновением хаоса. Четыре и один. Снова начались ставки лихорадочным звоном серебра о железо — монет в котелок.
Поллард только пожал плечами:
— Ну и черт с ним. Вы сказали, Джон Файв?
— Да, сэр. — Джон несколько отвлекся, потому что проститутка стала жевать левое ухо Кипперинга. — Я вас обоих видел в городе.
— А вы жених Констанс Уэйд, — заметил Кипперинг, осторожно пытаясь освободить ухо.
— Да, сэр. А могу я спросить, как вы об этом узнали?
— Я не думаю, что это секрет. Совсем недавно говорил с преподобным, и он мимоходом назвал ваше имя.
— Вы друг семьи?
— Двойные якоря! — выкрикнул ведущий, и снова радостно или разочарованно завыли игроки, и вся комната в клубящемся дыме, взрывах смеха и выкриках, требующих выпивки, вызвала у Мэтью ощущение уходящей из-под ног палубы на потерявшем управление судне. Он заметил мельком, что левая рука проститутки ползет к паху Кипперинга.
В хаосе шума, пока Кипперинг собирался ответить, Мэтью представилась возможность кратко вспомнить, что он знает об этих двух поверенных. Джоплин Поллард — мальчишеского вида, чисто выбритый, с коротко стриженными рыжеватыми волосами, большие карие глаза искрятся добродушием, лет ему слегка за тридцать, приехал в колонию в тысяча шестьсот девяносто восьмом году, чтобы стать младшим партнером Чарльза Лэнда — опытного преуспевающего адвоката. Не прошло и года, как Лэнд унаследовал приличную сумму из фамильного достояния в Англии и вернулся на родину, где стал, как сообщил магистрат Пауэрс, покровительствовать художникам и на любительском уровне заниматься политикой.
Таким образом, Поллард — «желторотый джентльмен», как назвал его Пауэрс, — вместе с доставшейся ему фирмой был поставлен перед выбором: тонуть или выплывать как умеешь. Вскоре он нанял к себе Брайана Фитцджеральда из одной бостонской юридической фирмы. Очевидно, дела его шли хорошо, судя по светло-серому сюртуку, манишке с кружевами и дорогим черным башмакам, начищенным до глянца.
Завершал это трио сияющей юности Кипперинг, приехавший из Англии два года назад с репутацией отличного юриста по коммерческим вопросам. Как слыхал магистрат от Полларда, Кипперинг слишком увлекся романом с женой одного банкира и заплатил за этот грех изгнанием из клуба джентльменов. Предполагалось, что он отбывает свое наказание в колонии в надежде когда-нибудь вернуться на широкое поприще, но в зрелом возрасте двадцати восьми лет Кипперинг — тощий и красивый волчьей красотой, два дня небритый, с изгибом густых черных волос, падающих со лба, с такими ледяными синими глазами, что их выражение почти пугало, — явно не был готов к объятиям кожаного кресла, когда вокруг бродят разрисованные куколки и льется вино из бочек в тавернах. Он явно также не рвался в список одетых с иголочки джентльменов, потому что его простой черный сюртук, белая рубашка без украшений и потертые черные башмаки видали лучшие времена.