— Вы выставляете счет за выслушивание подробностей проблемы? — спросил Хальцен, пыхая уже второй трубкой.

— Нет, сэр, — ответил Грейтхауз. — Мы начинаем лишь с момента подписания контракта.

Врачи молчали. Мэтью допил сидр, ожидая, пока они заговорят. Хальцен смотрел в потолок, пуская дым, Рэмсенделл сидел, переплетя пальцы на столе перед собой.

— Мы не уверены, что вы сможете нам помочь, — произнес он наконец. — Совершенно не уверены.

— Но вы наверняка раньше думали, что мы сможем. — Грейтхауз распрямился, потянулся, суставы щелкнули. — Мы проделали долгий путь. И хотели хотя бы услышать, в чем проблема.

Рэмсенделл открыл было рот, потом оглянулся на Хальцена, который еще раз затянулся, выдохнул струю дыма и сказал:

— У нас тут есть один молодой человек — житель Уэстервика, — который ездит для нас в Нью-Йорк закупать медицинские товары в аптеке на Смит-стрит. Последний раз он ездил в четверг. Он остался ночевать в городе, в пансионе, и вернулся в пятницу. С собой он привез одну вещь…

Хальцен глянул на Рэмсенделла, приглашая продолжать.

— Он там завтракал в таверне и привез экземпляр вашей газеты.

— «Уховертки»? — спросил Мэтью.

— Именно ее. — Рэмсенделл натянуто улыбнулся, и улыбка тут же исчезла. — У нас есть пациентка, которая любит, чтобы ей читали вслух. Эта пациентка… мы обращаемся с ней особым образом.

— В каком смысле особым? — оживился Грейтхауз.

— Нет-нет, она не склонна к насилию. Даже я бы сказал, она абсолютно спокойна. Другие пациенты называют ее Королевой.

— Королевой?

Мэтью вспомнил, что на улице Джейкоб уже произносил это слово.

— Да, именно так. — Рэмсенделл посмотрел в глаза Мэтью, наблюдая за реакцией. — Вы думали когда-нибудь, что здесь можно встретить королеву? Пусть даже королеву Бедлама?

— Наша проблема состоит вот в чем, — сказал Хальцен. — Мы хотим выяснить, кто она. Ее настоящее имя, откуда она родом. Ее историю и… и почему она оказалась в таком состоянии.

— И что это за состояние? — Грейтхауз чуть ли не сжался, ожидая ответа.

— Замкнутое, — ответил Рэмсенделл.

Наступило молчание. Под потолком плавал дым, в соседней комнате черноволосая женщина продолжала тщательную полировку блестящих флаконов.

— Я думаю, нам нужно ее увидеть, — сказал Мэтью.

— Да. — Рэмсенделл отодвинул стул и встал. — Я вас представлю.

Глава двадцать шестая

К удивлению Мэтью и Грейтхауза, доктора не повели их в каменное здание — вместо этого они зашагали по дорожке, ведущей к другому дому на краю сада.

Дневной свет мерк. Вдоль дорожки стояли фонарные столбы, как на углах нью-йоркских улиц, и какой-то человек в сером, с блестящей лысиной, поджигал спичкой фитили.

— Добрый вечер, сэры, — поздоровался он приветливо, и доктор Рэмсенделл бросил на ходу:

— И вам, Чарльз.

— Это тоже пациент? — спросил Грейтхауз, когда они немного отошли. Рэмсенделл кивнул, и Грейтхауз сказал: — Считайте меня тупицей, но я не совсем понимаю, зачем вы позволяете психам разгуливать на свободе, а не держите их под замком.

— Как я уже отметил, у нас здесь применяется просвещенный подход. В отличие от лондонских клиник, в которых, скажем честно, врачи так перегружены, что у них нет иного выбора, как сгонять всех пациентов в одну кучу. Я готов признать, что мы идем на риск, предоставляя некоторым нашим подопечным отдельные права и обязанности, но только лишь после тщательной их оценки.

— И никто из них не пытается воспользоваться случаем сбежать?

— Мы очень осторожны в предоставлении свободы, — ответил Хальцен. За ним тянулся след дыма от его трубки. — Это правда, что у нас было два побега семь лет назад, в первый год, как мы открылись, но в целом пациенты, которым доверяют работы, гордятся таким доверием. И, конечно, мы выясняем, достаточно ли они тверды в уме, чтобы понимать последствия неосмотрительных действий.

— И что это за последствия? — спросил Грейтхауз колко. — Выпороть кнутом до крови?

— Ни в коем случае! — Ответ этот вместе с клубом дыма и некоторым жаром был направлен почти в лицо Грейтхаузу. — Мы презираем столь примитивные меры. Самое страшное у нас здесь наказание — одиночное заключение.

— Вам, быть может, интересно было бы знать, — добавил Рэмсенделл, проходя через сад, — что Чарльз и еще двое пациентов служат у нас ночными сторожами. Разумеется, у нас есть и дневная охрана — ее обеспечивает пара жителей Уэстервика.

— Доктор Рэмсенделл! — окликнул его кто-то. Хрипловатый голос, но с какой-то шелковой приятностью. — Доктор Рэмсенделл, одно слово?

Голос коммивояжера, подумал Мэтью.

Рэмсенделл немедленно подобрался, даже сбился с шага и Мэтью на него чуть не налетел.

— Доктор Рэмсенделл, окажите каплю христианского милосердия больному и скорбному!

За решеткой одного из не заставленных окон Мэтью увидел лицо. Этот человек встретился с ним глазами и удерживал взгляд с почти неодолимой силой — с такой, что Мэтью ощутил, как против воли замедляет шаг.

— А! — сказал этот человек и осклабился. — Привет вам, молодой денди!

Идемте, мистер Корбетт, не будем задерживаться, — поторопил его Рэмсенделл.

— Мистер Корбетт, значит? — Усмешка стала шире, показались очень крупные зубы. — Доктор Рэмсенделл — прекрасный человек и очень сильный психиатр, мистер Корбетт. Если он говорит, что вам необходимо здесь остаться, вы обязаны искренне верить, что это — для вашей пользы и для блага общества. Но опасайтесь гнева его, ибо единая ошибка в суждении означает, что ужинать вам придется в полном одиночестве!

Остальные остановились, пройдя чуть дальше, и сейчас Хальцен вернулся к Мэтью и тихо сказал:

— Лучше не вступать в разговор.

— А доктор Хальцен считает меня не только сумасшедшим, но еще и глухим! — Человек за решеткой захихикал, качая головой. Большими руками с выпирающими костяшками пальцев он ухватился за решетку, прижался к ней лицом — широким, с квадратной челюстью, со светлыми голубыми глазами, где светилось такое чистое веселье, что было невозможно поверить, будто это блеск безумия. Соломенно-желтые волосы, расчесанные на прямой пробор, на висках начинали седеть, а в густых усах седины уже было больше, чем желтизны. Наверное, он был крупный мужчина — голова его доходила почти до верха окна, грудь под серой форменной одеждой приюта напоминала бочку. Шевелились мокрые от слюны мясистые губы. — Я повторяю мое предложение вас побрить, доктор Рэмсенделл. Я эту бороду сошлифую напрочь, ваш подбородок и горло станут гладкими, как у младенца. Как, согласны? — Он рассмеялся — лягушечье кваканье из глубины этой бочки-груди, и вдруг в глазах его мелькнуло что-то красное. У Мэтью на миг возникло чувство, будто он смотрит в глаза самого сатаны. Блеск тут же исчез, как огонь за закрытой дверцей печи, и снова зазвучал тот же шелково-вкрадчивый голос коммивояжера: — Денди, подойди поближе. Давай на твое горло посмотрим.