Не было никакого толку обследовать всю квартиру. Пустые комнаты. Пустые шкафы. И тишина, едва нарушаемая проезжавшим по авеню Бретвиль автомобилем. Да, должно быть, вечера здесь тянулись очень долго.
— Она забрала ключ?
Он отрицательно покачал головой. Не осталось даже надежды услышать посреди ночи царапанье в замочной скважине, что могло означать ее возвращение. Кроме того, он думал, что она не станет больше звонить.
— Как вы с ней познакомились?
Ее приняли в контору Занетаччи, чтобы подменить одного из сотрудников. Секретарем, на временную работу. Он продиктовал ей несколько писем от клиентов, вот тогда они и познакомились. Встречались они после работы, вне стен конторы. Она сказала, что учится в Институте восточных языков. Занятия у нее были два раза в неделю, но он так никогда и не дознался, какой именно язык она изучала. Что-то из азиатских… Ну и через два месяца они зарегистрировали брак в мэрии Нейи. Свидетелями были два сослуживца от Занетаччи. Никто больше не присутствовал на церемонии, которая для него была обычной формальностью. Потом они со свидетелями отправились в ресторан на опушке Булонского леса, излюбленное место посетителей окрестных конных манежей.
Он посмотрел на меня и смутился. Очевидно, он хотел бы дать более подробные сведения касательно этой свадьбы. Я улыбнулся в ответ, объяснений мне было достаточно. Он сделал над собой усилие, словно собирался прыгнуть в воду и произнес:
— Люди стараются установить связи… вы понимаете?
Разумеется, я понимал. В этой жизни, что иногда нам кажется голой пустыней без какого-либо указателя направления, в переплетении линий всех этих потерянных горизонтов, нам хотелось бы найти какой-нибудь ориентир, начертить некую карту, чтобы не чувствовать себя щепкой, отданной на волю течений.
Я задумался и уставился на кипу журналов. Огромная желтая пепельница на столе, на ней надпись: «Чинзано». Брошюра, на обложке которой выведено: «Прощай Фоколара». Занетаччи. Жан-Пьер Шуро. «Чинзано». Жаклин Деланк. Мэрия Нейи. Фоколара. И во всем этом надо было найти смысл…
— Да и кроме того, она выглядела привлекательной. Я влюбился в нее с первого взгляда…
Он произнес это и, видимо, тут же пожалел о своих словах. А незадолго до ее ухода не обратил ли он внимания на какие-нибудь особенности в ее поведении? Как же, конечно. Она все чаще и чаще осыпала его упреками. «Не то, все не то, — говорила она. — Это не настоящая жизнь». А когда он спрашивал, в чем заключается «настоящая жизнь», она только пожимала плечами, словно знала, что муж никогда не поймет ее объяснений. А потом она вновь улыбалась и становилась милой, и едва ли не просила прощения за свое плохое настроение. Вид у нее при этом был смиренный, и она говорила, что, в конце концов, все это не так уж важно. Наверно, когда-нибудь он понял бы, что значит «настоящая жизнь».
— У вас действительно не осталось ни одной ее фотографии?
Как-то в полдень они прогуливались по набережной Сены. В Шатле он думал сесть на метро и доехать до конторы. На бульваре дю Пале они прошли мимо фотоателье. Ей нужно было сделать несколько фотографий для нового паспорта, а он остался ждать ее на улице. Потом она вышла и протянула ему снимки, сказав, что боится потерять их. Приехав в контору, он положил снимки в конверт, но забыл захватить домой. А когда жена исчезла, он заметил, что конверт лежал до сих пор у него на столе среди прочих бумаг.
— Подождите минутку.
Я остался один. Было уже темно. Но, взглянув на часы, я с удивлением обнаружил, что они показывают лишь без четверти шесть. Мне же показалось, что прошло гораздо больше времени.
Снимки лежали в сером конверте, в левом углу которого значилось: «Агентство недвижимости Занетаччи (Франция), рю де ла Пэ, д. 20, Париж I». Один снимок был сделан в фас, а другой в профиль, как в свое время в полицейских префектурах снимали иностранцев. Однако имя и фамилия у нее были вполне французскими — Жаклин Деланк. Я молча разглядывал ее изображение, держа карточки между большим и указательным пальцами. Темные волосы, ясные глаза, правильные черты лица — такие придают шарм даже антропометрическим фотографиям. А эти карточки были весьма похожи на полицейские — такие же застывшие и бездушные.
— Не одолжите ли их на некоторое время? — спросил я.
— Конечно, берите.
Я сунул конверт в карман.
Иногда наступает момент, когда слушать уже необязательно. Этот Жан-Пьер Шуро, что он на самом деле знал о Жаклин Деланк? Да ничего особенного. Они жили вместе около года в квартире на первом этаже в Нейи. Сидели рядом на диване, обедали вдвоем или с друзьями из коммерческого училища и лицея Жан-Батист Сэй. Достаточно ли этого, чтобы разгадать, что происходит в голове у другого?
Я сделал последнее усилие, чтобы задать этот вопрос:
— Она встречалась с кем-нибудь из родных?
— Нет. У нее не было родственников.
Я поднялся. Он остался сидеть. Поглядел на меня встревоженно.
— Пора идти. Поздно уже.
Я улыбнулся ему, но он, похоже, действительно не верил, что я собираюсь уходить.
— Я отзвонюсь вам как можно скорее. Надеюсь, смогу что-нибудь вам сообщить.
Он поднялся, словно лунатик (все время нашего разговора он напоминал сомнамбулу). Мне пришел на ум последний вопрос:
— Она взяла с собой деньги?
— Нет.
— А когда она потом вам звонила, она не намекнула, как и чем живет?
— Нет.
К дверям он шел на негнущихся ногах. Мог ли он ответить еще на несколько вопросов? Я отворил дверь. Он встал позади меня, словно окаменев. Мне вдруг стало очень горько. Не знаю, кто потянул меня за язык, но я довольно-таки зло сказал ему:
— Вы, конечно, надеялись встретить с ней свою старость?
Может, я сказал так, чтобы разбудить его, развеять его уныние? Он вытаращил глаза и со страхом посмотрел на меня. Я повернулся в дверном проеме, шагнул к нему и положил руку ему на плечо:
— Не стесняйтесь, звоните. Когда захотите.
Он немного расслабился и попытался улыбнуться. Помахал мне, закрывая дверь.
Лампочка над дверью погасла. Некоторое время я стоял на лестничной площадке и представлял, как он, один в своей гостиной, садится на диван, на то же самое место, на котором только что сидел… Как он механически берет со стола журнал…
Снаружи было совсем темно. Стоя под фонарем, я продолжал думать об этом человеке. Будет ли он что-нибудь есть, перед тем как ляжет спать? Есть ли у него кухня? Надо было бы пригласить его поужинать. Может быть, если б я не задавал ему вопросов, он скорее бы произнес нужное слово, намек, который помог бы скорее напасть на след Жаклин Деланк. Блеман твердил, что для каждого, даже очень упрямого человека наступает момент, когда он «раскалывается». Это было его обычное выражение. Ждать такого момента следовало с огромным терпением, провоцируя, конечно, но почти незаметно; как говорил Блеман, «слегка покалывая булавкой». Клиент должен считать, что перед ним сидит исповедник. Это трудно, для этого требуется мастерство.