Напрасно атомной бомбой
враги нас хотят запугать,
шестнадцать союзных республик ответят:
«Не выйдет, еби вашу мать!!!»
Я так и видел, как все золотые бабы вокруг фонтана «Дружба народов» на ВДНХ орут: «Не выйдет, еби вашу мать!», и на душе теплело и поднималось горячее чувство ненависти к поджигателям. Дайте мне одного… нет, лучше одну… поджигательницу (она же – борец за мир)… В пятьдесят седьмом на фестивале… Синтия ее звали… После бала на площади Коммуны, который я охранял неведомо от кого, в скверике на Селезневке под «Карданахи» я ответил в ее лице американскому империализму: «Не выйдет, еби вашу мать». А в третий раз она уже сама кричала: «Не выйходет, еби ваша мать». И позже американский ребятеночек Майкл в городке Уинслет штата Огайо засыпал под колыбельную:
Вот немцы, беби, в лесу, беби,
партизанку, беби, поймать,
но нежни липс оф герл уиспа,
ноу гоу аут, беби, фак ю маза…
Так, о чем я думал до того, как неудержимый поток старческой памяти блуждал между хоровым пением в военных лагерях и половой дружбой между народами? Между борьбой за мир и гипотетическом Майклом, засыпающим под звуки колыбельной «Фак ю маза»? Что неоспоримо свидетельствует о всесветной неохватной мощи вопля русской души «Еб вашу мать» и его несомненной интернационализации… Так о чем я думал?..
А думал я о Лерике, которую я, сучонок, оставил, когда у нее… А я, сучонок, творил!.. Художник слова, блядь… (Кстати, в конце 2010-го замечу, что молодые чувихи в Фейсбуке пишут слово «блядь» через «т». Вопиющая безграмотность. Есть же правила проверки. Возьми одно-кореннвые слова «блядун», «блядища» и все станет ясно. Не скажешь же «блятун», «блятища»… Язык восстанет!) Да и разговор наш как-то прервался… Нехорошо… Надо позвонить… Какая бы она ни была сейчас, а все равно… Хоть сейчас… Как же я с ней познакомился?..
Мы как-то выпивали в редакции. Ближе к вечеру. (Ближе к утру я обычно выпивал в кукольном объединении «Союзмультфильма».) Все было нормально. И тут вошла Лера, которую я за-раньше встречал в редакции, но как-то не обращал внимания. Не то что она – нет! Как раз наоборот, все на месте. И ноги, и попка, и грудь… Не… вполне… А тут я на лицо глянул. А раньше-то мне зачем… Ой, ребята, лицо!.. Какое лицо!.. Я таких лиц… Словом, лицо… Ну… одно на тысячу… Не то чтобы я девятьсот девяносто девять… и вот тысячное!.. Нет… это я вам скажу… Ну, в общем… Нет, это не то слово!.. Аленушка у пруда… с персиками… за прялкой… Короче, сплошной Модильяни… И вот, значит, Вова меня с ней знакомит, а я уже – все. Можно сказать, не человек. Когда тебе живой Модильяни… Чтобы не сказать – Ренуар. И вот мы уже пьем водочку, а у меня язык… как бы вам сказать… нету, в общем, у меня языка. Вот только что был… Во рту… А сейчас одни зубы… А поверх зубов – глаза… И на нее смотрят. И ее глаза на меня смотрят. И вот мы уже идем по улице. Я и Лерик.
А потом мы с ней… Не помню где, не помню как… А потом я ушел из дома. И она ушла из дома. А потом у нее что-то началось, а я сценарий ваял… О велосипедистке… По-моему, я уже об этом писал… Короче говоря, она переехала к маме, а я обещал позвонить… По-моему, об этом я тоже писал…
И вот, вспомнил: осталась мне от нее канарейка Джим. Вон он висит в клетке. Надыбал где-то зерно каннабиса и балдеет.
Герасим лежит как-то индифферентно, даже валерьянка его не радует. И никаких поучительных историй, в смысле, откуда что есть быть и куда и зачем пошло, от него уже часа два не слышно. Потому что утренняя предвариловка не располагает к задушевной сказке. Братья Гримм и Братец Кролик по утру не хиляют. А гимн Советского Союза отменили. Да и радиоточки у меня отродясь не бывало. А башли за нее берут регулярно. И каждый гражданин России платит за гимн Советского Союза. Правда, вскорости Сергей Владимирович новый текст отваяют. Напакостят русскому народу перед запоздалой кончиной. Одна радость: сколько лет прошло с нового текста, а я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь его пел. Вру. Один раз. В сортире Лужников дело было, после матча Россия – Острова Зеленого Мыса. Некий ветеран, очень похожий на Троцкого, обнаружив, что во время матча кто-то спиздил писсуары, с восторгом сказал: «Ну, пала, Союз, ну, пала, хранимая, пала, Богом, родная страна», и неожиданно для своего возраста пустил струю аж до статуи Ленина. Не думаю, что это был осознанный политический протест. Думаю, что это на радостях от ничьей предстательная железа активизировалась.
Так что живу я без гимна и радиоточки. И вот уже на улице сильный рассвет, вся ночь прошла без ненормативного коитуса, без нерегламентированного государством совокупления и без украденного поцелуя в нетрадиционные для поцелуев места…
Вдруг записная книжка сама зашелестела и открылась на букву «О». Там был только один телефон: 224-51-33 и имя «Оля». Решительно не помню, кто это… Набирать или не набирать…
– Набирайте, Михаил Федорович, – кивнул Герасим.
А Джим выскочил из клетки и правой лапкой крутанул 224-51-33. Занято. Ничего себе, в шесть утра у чувихи занято… Еще раз… Опять занято… Ничего себе, чувиха в шесть утра базлает хрен знает с кем, а тут корова не доена, жена не ебана… Фигурально выражаясь. И хрен вообще знает, кто эта Оля…
– А вы, Михаил Федорович, вспомните год одна тысяча девятьсот семьдесят второй… – из-под усов предложил Герасим.
– Ну, дальше…
– Редакция. Где вы выпивали во второй половине дня.
– Ты о Лерике, что ли, говоришь?..
– Нет, Михаил Федорович, это было раньше. До Лерика.
И я вспомнил. И понял, почему занят телефон у этой Оли…
…Ближе к вечеру. (Ближе к утру я обычно выпивал в кукольном объединении «Союзмультфильма».) Все было нормально. И тут вошла Оля, которую я зараньше встречал в редакции, но как-то не обращал внимания. Не то что она – нет! Как раз наоборот, все на месте. И ноги, и попка, и грудь… Не… вполне… А тут я на лицо глянул. А раньше-то мне зачем… Ой, ребята, лицо!.. Какое лицо!.. Я таких лиц… Словом, лицо… Ну, одно на тысячу… Не то чтобы я девятьсот девяносто девять… и вот тысячное!.. Нет… это я вам скажу… Ну, в общем… Нет, это не то слово!.. Аленушка у пруда… с персиками… за прялкой… Короче, сплошной Модильяни… И вот, значит, Вова меня с ней знакомит, а я уже – все. Можно сказать, не человек. Когда тебе живой Модильяни… Чтобы не сказать – Ренуар. И вот мы уже пьем водочку, а у меня язык… как бы вам сказать… нету, в общем, у меня языка. Вот только что был… Во рту… А сейчас одни зубы… А поверх зубов – глаза… И на нее смотрят. И ее глаза на меня смотрят.
И вот мы уже идем по улице. Я и Оля. (По-моему, я об этом уже писал… Но о ком-то другом. Ну да ладно.) А потом мы едем в троллейбусе, и я обнаруживаю, что курева у меня нету, да и денег на него тоже нету. И вот я стою у кабины водителя (хорошая профессия – водитель троллейбуса) и громким голосом говорю:
– Товарищи, господа хорошие, вот стоит перед вами в меру интеллигентный джентльмен, страдающий острой материальной недостаточностью. Так что на сигареты нету ни гроша, ни копейки, ни пенса. А впереди, господа хорошие, длинная-длинная ночь. С самой прекрасной девушкой этого троллейбуса. И вы сами понимаете, кто, конечно, понимает, что без сигарет всю ночь, понятно, невозможно. Вы ж понимаете, что не перекурить это дело… Ну, понятно…