Однажды я все-таки решил подняться и спросить: неужели гиппопотамы и правда всегда должны ходить на каблуках, даже дома? В ответ на это мадам, вся разодетая в бриллианты, с презрительным видом захлопнула дверь прямо перед моим носом.
И все это было бы более-менее сносно, но дети и по субботам ходили в школу. Таким образом, чтобы вас не преследовали навязчивые мысли о поджоге или вооруженном нападении, вы отправляетесь на поиски maison.
В какой-то момент я задумался: а не по этой ли причине французы такие сумасшедшие? Находясь дома, они оказываются под постоянным артобстрелом раздражающих звуков повседневной жизни собственных соседей. Выходя на улицу, парижанам негде отдохнуть: их окружает бесконечное пространство бетона и асфальта. Постоянная нагрузка на барабанные перепонки и уставшие ноги неизменно наталкивает их на мысль о том, чтобы оставить Париж.
Не поймите меня превратно. Я был счастлив вернуться в Париж по окончании рождественских каникул. В тот самый момент, когда я сошел с поезда и шагнул в суматоху метро, я почувствовал прилив новых сил — сам город способствует этому. Я знал, что теперь меня как следует обслужат в кафе, что я смогу влезть без очереди и вызывать раздражение одним лишь пожатием плеч. Ощущения сравнимы с удовольствием от успешно пройденного сложнейшего уровня в компьютерной игре.
Дорога на работу доставляла удовольствие. Радовало отсутствие навозных куч возле здания и полицейских у входа с целью проверить мой чемодан на предмет нелегально ввезенного мяса. Уподобившись коллегам, я почувствовал кайф первого рабочего понедельника: расцеловавшись со всеми, я неспешно попивал кофе, перебирая в уме, куда бы податься на следующие праздники.
После обеда все были приглашены на чай в кабинет Жан-Мари, чтобы отметить день «королевской галеты». Церемония поедания этого изделия, чем-то напоминающего большой круглый круассан с начинкой из марципана, была привычным, повторяющимся из года в год ритуалом. Стефани разрезала пирог на тонкие кусочки, после чего Кристин, как самая младшая, забиралась под стол и говорила, кому какой кусок достанется. Когда куски распределены, каждый с опаской надкусывал свой, с замиранием сердца ожидая, кто же сломает себе зуб, наткнувшись на сюрприз из фарфора, спрятанного в печенье. На этот раз Жан-Мари демонстративно извлек изо рта вымазанную марципаном коровку. Я бы решил, что все заранее подстроено, если бы теперь шефу не предстояло выглядеть наиглупейшим образом из-за бумажной короны на голове.
Однако за показной радостью от сувенира, сулящего удачу в будущем году, чувствовалось, что от Жан-Мари все-таки исходит какое-то скрытое напряжение. Диплом по-прежнему красовался у него на стене, так что, вполне вероятно, инспектор заглядывал лишь для того, чтобы поделиться мыслями, какие ножи лучше подходят для измельчающих мясо машин.
Я сообщил Жан-Мари о задумке купить домик где-нибудь в Нормандии, и он тут же предложил отвезти меня в выходные за город и показать «самый что ни на есть лучший загородный дом во Франции».
Алекса не захотела ехать — ее отец только что прекратил принимать антидепрессанты и чувствовал себя каким-то «ослабленным». Потому ранним воскресным утром я встретился с шефом в подземном гараже офиса, где он накануне оставил на мойке свой шикарный серебристый «рено».
— Нельзя терять время, — сказал он, ловко маневрируя в плотном потоке. Не обращая ни малейшего внимания на пешеходов, кажется, уже потерявших надежду перебраться на другую сторону улицы, он стремительно ворвался на Елисейские Поля, где каждый несся, как мог. — Еще чуть-чуть, и весь Париж застрянет в пробках.
В сущности, весть Париж уже скопился, толкаясь вокруг Триумфальной арки.
Понять почему было несложно. В действительности арка намного массивней, чем ее изображают на открытках: высокая, под пятьдесят метров, конструкция, удвоенная к тому же. Наполеон велел построить ее в честь победы над русскими и австрийцами в битве под Аустерлицем в тысяча восемьсот пятом году (так, по крайней мере, говорилось в моем путеводителе, и не верить этому оснований у меня не было). Сегодня она возвышается над одной из самых больших в Европе круговых развязок, известной под названием площадь Этуаль, или Звезды. Расходясь на двенадцать проспектов, площадь продумана так, что ее огромного диаметра достаточно, чтобы, развернувшись, автомобиль мог мчаться по любому из двенадцати направлений. С астрономической точки зрения Этуаль — это и черная дыра, и сверхновая звезда: машины исчезают в ее пространстве, с неистовой скоростью меняют направление и выныривают наружу через один из выездов.
Прибавив скорость, «рено» моего шефа влилось в гущу машин. Жан-Мари и глазом не моргнул, когда его великолепную новенькую игрушку чуть было не распорол надвое какой-то камикадзе на «кавасаки». Он всего лишь энергично нажал на клаксон, будто это могло спасти нас от столкновения с крошечной малолитражкой, появившейся из ниоткуда. Мне все больше казалось, что шеф позабыл о существовании тормозов. За короткое время нам удалось избежать четырех, а то и пяти столкновений, и я всерьез думал о том, когда же везение закончится и сработает подушка безопасности.
Хотя, должен признаться, я получал определенное — в какой-то степени мазохистское — удовольствие от происходящего. С одной стороны, я ощущал страх, но с другой — чувствовал прилив адреналина, восхищаясь хладнокровием водителей. Им приходилось резко сворачивать буквально у самого бампера впереди идущей машины, чтобы вырваться вперед, а иногда так же резко останавливаться из-за образовавшейся пробки, а в это время какой-нибудь лихач подпирал их сбоку.
— Страховщики никогда не вдаются в подробности ДТП, случившихся на Этуаль, — объяснил Жан-Мари. — Это так же глупо, как спрашивать у боксера, почему у него разбит нос. — Он засмеялся и закрыл глаза секунды на три, не меньше; машина при этом продолжала двигаться.
— Здорово, — ответил я и тоже зажмурился в ожидании неизбежного.
Чудесным образом неизбежное все же не произошло — нам удалось противостоять действующей на площади силе притяжения. Теперь безрассудность Жан-Мари ограничивалась только болтовней по мобильному — и это тогда, когда он выписывал зигзаги, меняя полосы и проскакивая на красный в погоне за драгоценными свободными сантиметрами трассы.
— Красные сигналы светофора — это что-то типа очередей, — с пренебрежением заметил мой шеф. — Они для тех, у кого есть лишнее время.
Наконец мы добрались до развязки с указателем «север» и повернули на запад.
— Разве Нормандия не на севере? — спросил я.
— Нет, на северо-западе, — ответил Жан-Мари, снова поворачивая, теперь уже в юго-западном направлении. — Но мы едем не к побережью. Там слишком много парижан. Этот район еще называют двадцать первым округом. К тому же цены кусаются.
Оставив солнце позади, мы неслись на бешеной скорости, превышающей допустимую, как минимум, раза в два. Взяв такую планку, с огромной долей вероятности можно было бы обогнать скорость солнечных лучей и вновь оказаться в ночи. Но таких безумцев на трассе оказалось предостаточно. Мы шли четвертыми или пятыми в колонне автомобилей, штурмовавших автостраду на невероятной скорости. На самом деле движение по крайней левой полосе давало незначительное чувство безопасности. Ты понимал это, когда видел, как подрезают соседей справа, не решившихся прибавить газу. Теперь мне было понятно, почему во Франции самая высокая в Европе статистика ДТП. Незначительный туман, пустяковый дождик — и такой хаос на дороге становится смертельным.