– Пусть она приходит! Вся моя жизнь – кошмарный порнографический фильм, – сказал якобы Минто. – Я всего насмотрелся, что только есть в жизни грязного и похабного.
Наутро старый сыщик был найден мертвым в своем кабинете.
– В убийстве подозрений нет, – сказал инспектор Сингх, назначенный провести расследование.
Авраам сделал еще один звонок – мне. По его требованию я глубокой ночью приехал к безжизненному небоскребу Кэшонделивери и с помощью особого ключа проник в здание и поднялся к отцу на его персональном лифте. То, что он сказал мне в своем темном кабинете, заставило меня потом усомниться в естественном характере кончины Дома Минто. По словам отца, Сэмми Хазаре, явно не желавший появляться поблизости от обычных мест пребывания Авраама, посетил Минто и поклялся головой своей матери, что смерть Ауроры Зогойби – результат убийства, совершенного небезызвестным Чхагганом Одним Кусом Пять по заказу Рамана Филдинга.
– Но почему? – крикнул я. Глаза Авраама блеснули.
– Я же говорил тебе про твою мамочку, малыш. Попробовать и отодвинуть, не доев, – так она любила поступать и с едой, и с мужчинами. Но Мандуком она поперхнулась. Подоплека убийства – сексуальная. Сексуальная. Сексуальная… месть.
Я никогда раньше не слышал, чтобы он говорил так зло. Боль от неверности Ауроры явно жгла до сих пор его нутро. Немыслимая боль от того, что приходится говорить об этом с сыном.
– И как? – не унимался я.
Орудие убийства, объяснил он, – маленький дротик-шприц, воткнувшийся ей в шею, из тех, какими усыпляют небольших животных, не слонов, а, скажем, диких кошек. После того, как в нее выстрелили этим шприцем с пляжа Чаупатти во время безумия Ганапати, голова у нее закружилась, и она упала. Прямо на изглаженные прибоем камни. Волны, вероятно, смыли дротик, и во всей этой суматохе никто не заметил – никто даже и не искал – маленькую ранку у нее на шее.
Я помнил, что стоял в тот день на трибуне для особо важных персон с Сэмми и Филдингом; но Чхагган мог быть где угодно. Чхагган, который наряду с Сэмми особо отличался в стрельбе дротиками из трубки на мандуковских комнатных олимпиадах.
– Но это не могла быть простая трубка, – подумал я вслух. – Слишком далеко. К тому же снизу вверх.
– Тогда специальное ружье, – пожал плечами Авраам. -Подробности содержатся в письменных показаниях Сэмми. Утром Минто их принесет. Но ты понимаешь, – добавил он, – что в суде это не пройдет.
– И не надо, – ответил я. – Это дело будет решаться не на судебном заседании.
Минто умер прежде, чем он смог принести Аврааму показания Сэмми. Среди его бумаг документ найден не был. Инспектор Сингх не заподозрил здесь убийства; что ж, пусть так. В любом случае я знал, что мне делать. Мной овладели древние, неодолимые побуждения. Вопреки всем ожиданиям потревоженная материнская тень витала у меня за плечами, взывая к насилию.
Кровь за кровь. Омой мое тело в красных фонтанах крови убийц и дай мне упокоиться с миром.
Я это сделаю, мама.
x x x
Мечеть в Айодхъе была разрушена. Люди буквенной лапши, «фанатики», или, напротив, «благочестивые освободители святынь» (выбирайте, что вам ближе, остальное вычеркивайте) тучей двинулись на построенную в семнадцатом веке Бабри Масджид и развалили ее голыми руками, разорвали зубами, уничтожили силой той стихии, которую сэр В. Найпол [142] одобрительно охарактеризовал как «пробуждение к истории». Полицейские, судя по фотографиям в газетах, стояли в сторонке и смотрели, как исторические силы делают свою работу по уничтожению истории. Реяли шафранные флаги. Люди распевали дхуны во славу Рамы: «Рагхупати рагхава раджа Рам» и прочее. Это был один из тех моментов, которым лучше всего подходит определение «противоречивый»: момент радости и горя, подлинности и фальши, естества и манипуляции. Он и открывал двери, и закрывал их. Это был конец, и это было начало. Это было то самое, что много лет назад предсказал Камоинш да Гама, -приход Карающего Рамы.
Некоторые обозреватели осмелились усомниться в том, что нынешний город Айодхъя в штате Уттар-Прадеш стоит на месте легендарной Айодхъи, где, согласно «Рамаяне», родился Всемогущий Рама. Представление о том, что Рамджанмабхуми, родина Рамы, находилась в точности там, где потом построили мечеть, идет отнюдь не из глубокой древности – оно не насчитывает и ста лет. Первым заявил о том, что ему явился здесь Всемогущий Рама, как раз некий мусульманин, молившийся в старой мечети Бабри, -с него-то все и началось; что может быть лучшим символом веротерпимости и религиозного плюрализма? После этого видения мусульмане и индуисты какое-то время мирно уживались на священном месте… но черт с ними, с прошлыми делами! Кто сейчас будет копаться в этих поросших быльем тонкостях? Здание рухнуло. Пришло время последствий, а не взглядов в прошлое; время думать о том, что будет дальше, а не о том, что могло бы или не могло случиться, если бы…
Дальше было вот что: в Бомбее ночью кто-то ограбил галерею «Наследие Зогойби». Воры сработали быстро и профессионально; установленная в галерее система сигнализации оказалась совершенно ненадежной, и в некоторых местах она вообще была неисправна. Были взяты четыре картины, принадлежащие к циклу «мавров» и явно выбранные заранее: по одной из всех трех основных периодов и также последняя, неоконченная, но тем не менее выдающаяся работа – «Прощальный вздох мавра». Тщетно хранительница музея доктор Зинат Вакиль пыталась обратить на это событие внимание радио и телевидения. Эфир заполонили события в Айодхъе и их кровавые последствия. Если бы не Раман Филдинг, утрата этих национальных сокровищ вовсе не получила бы никакого освещения. Лидер ОМ, комментируя кражу по центральному телевидению, провел параллель между исчезновением картин и падением мечети.
– Когда такие чуждые нам артефакты покидают священную индийскую землю, я не вижу повода для грусти, – сказал он. – Если мы хотим, чтобы родилась новая нация, многое из того, что принесли с собой чужеземцы, должно быть выметено.
Выходит, даже сейчас мы – чужеземцы? После двух тысячелетий мы все еще не свои и, разумеется, скоро будем «выметены», что не повлечет за собой никаких изъявлений печали или сожаления. После оскорбления, которое Мандук нанес памяти Ауроры, мне легче было совершить то, на что я решился.
Мою жажду убийства вряд ли можно назвать атавистической; хотя внушила мне ее смерть матери, это не было похоже на возвращение признаков, спавших на протяжении нескольких поколений. Скорее это некое побочное наследование; ибо не входило ли в семью да Гама с каждым новым супружеством новое насилие? Эпифания привела с собой воинственный клан Менезишей, Кармен – их смертельных врагов Лобу. Аврааму с самого начала был присущ инстинкт смертоубийства, хотя он предпочитал делать все чужими руками. Только Камоинш и Белла, мои искренне любившие друг друга дед и бабка с материнской стороны, чисты от этого греха.