В тот день великий шеф-повар Бомбур Ямбарзал оказался единственным, кто отважился помешать воинствующему проповеднику. Встретившись на улице с новоявленным факиром, он спросил, чем тот, собственно, здесь занимается.
— Вершу волю Господню, — последовал ответ.
Незнакомец никак себя не назвал, когда же Бомбур стал настаивать, тот сказал:
— Можете называть меня Булбул Шах.
Это имя было знакомо даже Бомбуру. Так звали знаменитого святого, который появился в Кашмире в четырнадцатом столетии (то есть в то же время, что и Биби Лалла). Он принадлежал к суфийскому ордену сухравардинов. При рождении ему дали имя Саед Шарафуддин Абдул Рехман, почетное же имя, данное ему в память о муэдзине самого пророка Мухаммеда, было Билал. Впоследствии в народе его стали называть Булбул, то есть Соловей. Никто не знал точно, откуда он был родом: может, из района Тамкастана в Древнем Иране, может, из Багдада, но скорее всего он пришел из Туркестана. Возможно, он спасался от монгольских орд, возможно — нет. Как бы то ни было, ему удалось обратить в ислам узурпатора из Ладхака по имени то ли Ринчин, то ли Ренчан, то ли Ренкана, который в 1320 году захватил власть в Кашмире и приступил к исламизации населения, после чего Кашмир стал считаться исламским государством. В любом случае тот Булбул был мертвецом уже шесть столетий, так что никак не мог стоять теперь перед Ямбарзалом, выдыхая драконов огонь.
— Чепуха какая-то, — произнес Бомбур свойственным ему не терпящим возражений тоном. — Убирайся отсюда. Нам неприятности ни к чему, а с тобой их нам не миновать — стоишь посреди улицы и дерешь горло про адское возмездие!
— Среди неверных бывают разные, — хладнокровно ответствовал чужестранец. — Одни — крупного калибра, они не признают Аллаха и пророка Его; другие — мелочь, вроде таких, как ты; у них внутри пламя веры угасло, и они впали в ересь — стали считать терпимость достоинством, а гармонию путать с мирной жизнью и душевным покоем. Дайте мне остаться или убейте меня — выбор за вами. Только знайте: я не отступлюсь. Я — кузнечные меха, и мое назначение — раздуть пламя вашей веры.
— Никто не собирается тебя убивать. За кого ты нас принимаешь? — воскликнул устыдившийся Бомбур.
— За слабаков, — пугающе скрежещущим голосом ответил факир.
Бомбур побагровел и крикнул собравшимся:
— Дайте бродяге еды на дорогу, и пусть себе отправляется дальше!
Но Бомбур плохо знал своих односельчан. Человек, отрекомендовавшийся аватарой [19] Булбула Шаха, остался, и нашлось множество ушей, пожелавших слушать его речи, в особенности когда вместо ответа на резкое замечание Ямбарзала он, снявши тюрбан, постучал костяшками пальцев по голому черепу. Все ясно услышали металлический звук, и несколько мужчин и женщин тут же бухнулись на колени.
С того самого дня верховенству Ямбарзала в Ширмале пришел конец. Стальной Мулла кочевал из дома в дом, и всего за год настроения в деревне резко изменились. Мастера поварского искусства, в чьих сердцах закипели иные страсти, сложились и на собранную сумму возвели для вдохновенного Булбула мечеть. Стальной Мулла ни разу не обмолвился, откуда он родом, ни разу не упомянул, в каком медресе прошел обучение, у какого наставника получил посвящение, — словом, ничего не рассказывал о своей жизни до дня своего появления в Ширмале, — появление, которое навсегда изменило существование жителей деревни. Он даже позволил детям наделить его прозвищем. Кашмирцы обожали прозвища, причем, как правило, с перчиком, и Булбула они, из-за его жаркого, с резким запахом дыхания, окрестили Булбул Факх, то есть «Булбул газу надул». Тот принял это имя без возражений, словно только что здесь, именно теперь и родился: словно появился на свет, невинный и в то же время грозный, именно ради ширмальцев и счел их, как родителей, вправе выбрать ему любое имя.
После той злополучной ночи в саду Шалимар, когда Абдулла Номан и Бомбур Ямбарзал заключили друг друга в объятия, отношения между пачхигамцами и ширмальцами неизменно оставались дружественными. Оба старейшины возобновили свои вылазки на рыбалку, а в тех случаях, когда появлялся богатый клиент с заказом на устройство пиршества из тридцати шести блюд, обе деревни объединяли усилия и делили доходы. Великодушный Абдулла даже предложил услуги своих актеров для ширмальцев, желавших усовершенствоваться в актерском ремесле, однако Ямбарзал с несвойственным ему смирением отклонил это предложение. «Нам не пристало прикидываться теми, кем мы на самом деле не являемся», — сказал он. В его словах была некоторая двусмысленность, но Абдулла предпочел пропустить ее мимо ушей, потому что стоял прекрасный день и рыба сама вешалась на крючок, к тому же он понял, что Ямбарзал в своем эгоизме и самолюбовании мало чем отличается от актеров, в частности от некоторых его товарищей по труппе, только несравненно лучше них знает, когда следует придержать язык. К тому же с годами Бомбур сделался не столь спесивым. Он даже признал, что-де «у новоявленного пандита-вазы есть кулинарное чутье». В его устах это была высокая похвала, и когда Абдулла передал его комплимент Пьярелалу, тот даже зарделся от удовольствия.
Во время устройства праздников соперничество между обеими деревнями все же давало себя знать, случались и перепалки. В моменты неудач Бомбур Ямбарзал все еще не упускал случая обвинить Абдуллу Номана в том, что из-за его кулинарной инициативы Ширмал лишился части доходов от своего ремесла. «Если бы не Пачхигам и не этот их хинду шеф-повар, — нашептывал ему коварный голос, — то именно ты, а не проходимец Булбул снова стал бы первым человеком в Ширмале». Повсеместное уменьшение праздничных церемоний тяжело отразилось на благосостоянии обеих деревень. К середине шестидесятых атмосфера в Кашмире не располагала к веселью. Бывали недели, а то и целые месяцы, когда Абдулле Номану начинало казаться, что дни народного комического театра сочтены: что веселые истории о плутах и проказниках уже никому не нужны; что им не выдержать соревнования с новинками кино, которые завозили на грузовичках в самые отдаленные уголки Кашмира. Не меньше Номана тревожился и Бомбур Ямбарзал, он начал опасаться, что пристрастие кашмирцев к гастрономическим изыскам уже не передастся новому поколению. И все-таки, несмотря на то что периоды между выступлениями у актеров становились всё длиннее, заказы на них продолжали поступать, как, впрочем, и на устройство банкетов. Родители по-прежнему договаривались о свадьбах детей, и помешать этому не могло даже присутствие индийских войск. Браки по любви тоже стали не редкостью — все-таки на дворе стояла середина двадцатого века, так что, в силу оптимистичного и упрямого стремления человечества вообще к воспроизводству в любые, даже самые тяжкие времена, а также благодаря свойственному кашмирцам в частности ожиданию праздника желудка продолжительностью в неделю по случаю очередной свадьбы, жителям обеих деревень голодная смерть пока не грозила.
Тем не менее спустя полтора года после появления Стального Муллы семнадцатилетнему более или менее мирному сотрудничеству пачхигамцев и ширмальцев пришел конец, причем самым неожиданным образом.