На мгновение, не больше, мысли капитана обращаются к этой женщине: «Когда вернетесь с моря», — сказала она при последней их встрече; меж тем как тендер уверенно, ровно, как по линейке, мчит по Атлантике, вспарывает острым форштевнем волну, ритмично зарываясь в нее и выныривая. Потоки холодной воды долетают до вант на корме, обдают капитана и обоих рулевых, и те ежатся, стараются увернуться, не бросая штурвала. Пепе Лобо, мокрый и взлохмаченный, отряхивается, рукавом вытирает лицо — соль щиплет глаза. Потом снова смотрит назад — туда, где виднеются, правда пока еще далеко, паруса брига. По крайней мере, как сказал давеча Маранья, и на том спасибо. Погоня вот так, по пятам, займет много часов. А «Кулебра» несется как заяц.
А ну поймай меня, если сможешь, мрачно бормочет Пепе Лобо. Мразь французская.
Постукивают коклюшки, шуршит и шелестит шелк дамских платьев. Гостьи расположились на стульчиках и на диване с подлокотниками, украшенными кружевными чехольчиками. Рюмки со сладким вином, шоколад и печенье на столике. От медной жаровни, распространяя аромат лаванды, идет тепло. На стенах, оклеенных обоями винно-красного цвета, висят зеркало, несколько гравюр, расписанные от руки фарфоровые тарелки и две недурные картины. На китайском лакированном комоде — клетка с какаду. Сквозь широкие проемы двух французских балконов в золотистом свете заката видны деревья в саду францисканского монастыря.
— Говорят, что мы сдали Сагунто, — замечает Курра Вильчес. — И что будто вот-вот падет Валенсия.
Хозяйка дома, донья Конча Солис, встрепенувшись, на миг забывает о своем вязании.
— Бог не попустит.
Этой тучной даме уже за шестьдесят. Седые волосы уложены короной, сколоты шпильками. Агатовые браслеты и серьги, черная шерстяная шаль на плечах. На столике, под рукой — четки и веер.
— Бог не попустит такого поругания, — повторяет она.
Сидящая рядом с нею Лолита Пальма в темно-коричневом платье, отделанном по вороту белыми кружевами, отпивает глоток мистелы, [37] ставит стаканчик на поднос и вновь берет в руки работу, лежащую у нее на коленях. Нет, она не из тех, кто любит возиться с иголкой, ниткой и наперстком, да и вообще терпеть не может всякого домоводства и исконно женских занятий, несовместимых с ее нравом и положением в обществе, однако давно уже взяла себе за правило дважды в месяц навещать свою крестную в доме на улице Тинте, где дамы проводят вечер за шитьем, вышиванием, плетением кружев и прочим. Здесь сегодня и дочь хозяйки Росита Солис, и ее невестка Хулия Альгеро, беременная на пятом месяце, и Луиза Морагас, высокая белокурая беженка из Мадрида, со всем своим семейством снимающая у доньи Кончи верхний этаж. И донья Пепе де Альба, вдова генерала и мать троих сыновей-офицеров.
— Дела наши нехороши, — продолжает очень непринужденно Курра Вильчес, ловко работая иголочкой. — Маршал Сюше разбил нашего генерала Блейка, рассеял его армию. Опасаются, что весь Левант окажется в руках у французов. И в довершение бед посол Уэлсли, рассорившись с нашими кортесами, угрожает вывести английские войска — и те, что стоят в Кадисе, и те, которыми командует его братец, герцог Веллингтон.
Лолита улыбается, благоразумно храня молчание. Ее подруга рассуждает о военном деле с таким апломбом, что любой генерал позавидует. Послушаешь — и скажешь, что этой дамочке, бойкой и языкатой, как истая маркитантка, услаждают слух рев гаубиц и раскаты барабанной дроби.
— Я слышала, что французы угрожают также Альхесирасу и Тарифе? — спрашивает Росита.
— Так и есть, — веско подтверждает Курра. — Намерены взять их к Рождеству.
— Какой ужас… Не могу постичь, отчего наша армия разваливается… Никогда испанский солдат не уступал отвагой французу или англичанину.
— Тут дело не в отваге, а в навыке и в привычке. Наши солдаты — крестьяне, взятые под ружье безо всякой подготовки… Не умеют воевать лицом к лицу с противником, да и откуда этому умению взяться? Вот они и рассыпаются при первом столкновении и с криками «измена!» бегут куда глаза глядят. Геррилья — совсем другое дело: там наши выбирают, когда и откуда напасть.
— Курра, как бы тебе пошли эполеты! — со смехом восклицает Лолита, не переставая вязать кружево. — Ты до тонкостей превзошла военную науку!
Курра смеется в ответ, опустив работу на колени. Сегодня вечером волосы ее убраны под изящный чепец с лентами, подчеркивающими превосходный цвет лица, разрумянившегося от жаровни.
— Ничего удивительного, — отвечает Курра. — У нас, у женщин, здравого смысла и практичности поболее, нежели у этих стратегов… Они только и умеют что собирать полчища несчастных деревенских пентюхов, а те при первом выстреле разбегаются врассыпную… Тысячи их несутся во все лопатки, а неприятельская кавалерия гонится за ними и рубит в свое удовольствие…
— Бедные… — говорит Росита Солис.
— Да. Бедные.
Некоторое время рукодельничают в молчании, размышляя об осадах, сражениях и поражениях. О мужском мире, из которого доносится до них лишь отзвук происходящих там событий. И их последствия. Маленькая толстая собачка, потершись о ноги Лолиты Пальмы, скрывается в коридоре, как раз когда стоящие там часы отбивают пять ударов. В наступившей тишине слышен лишь стук коклюшек в руках доньи Кончи.
— Да… печальные дни… — произносит наконец Хулия Альгеро и, повернувшись к вдове генерала Альбы, спрашивает: — Что слышно о ваших сыновьях?
Ответ сопровождается улыбкой, исполненной твердости и смирения:
— Старшие двое — хорошо, слава богу. Один — в армии Бальестероса, второй — здесь неподалеку, в Пунталесе.
Повисает молчание. Сочувственное и проникновенное. Хулия, немного наклонясь — под просторной туникой приметой доброй надежды обрисовывается уже заметный живот, — обращается, как мать к матери:
— А младшенький? О нем что известно?
Генеральша, не поднимая глаз от рукоделия, качает головой. Ее третий сын попал в плен при Осанье и находится во Франции. Вестей не шлет.
— Бог даст, все образуется…
Генеральша снова стоически улыбается. Должно быть, ей нелегко даются такие улыбки, думает Лолита Пальма: хлопотное это дело — постоянно соответствовать ожиданиям окружающих. Неблагодарная роль — быть вдовой одного героя и матерью троих других.
— Да, конечно…
Снова в тишине постукивают коклюшки и позванивают иголки. Семь женщин продолжают рукодельничать — готовят приданое Росите Солис, а день меж тем склоняется к закату. Журчит неспешный и бестревожный разговор о том о сем, сообщаются мелкие домашние происшествия, пересказываются безобидные городские сплетни. Такая-то родила. Такая-то вышла замуж, а такая-то, напротив того, овдовела. Такое-то семейство попало в затруднительное финансовое положение, а такая-то донья завела скандальную интрижку с лейтенантом Сьюдадреальского полка. А донья сякая-то, вконец потеряв стыд, показывается на улице мало того, что без горничной, но еще и растрепанной, неприбранной и в полнейшей затрапезе. Французские бомбы и экстракт русского мускуса, недавно поступивший в парфюмерную лавку на Ментидеро. Сквозь застекленные двери балконов проникает еще достаточно света, и большое зеркало в раме красного дерева отражает и усиливает его. Окутанная этой золотистой пыльцой, Лолита Пальма кладет последний стежок на монограмму RS. посередине батистового платка, откусывает нитку. И уносится мыслями далеко отсюда — море, острова, далекая линия берега, белые паруса и солнце, блистающее на неспокойном море. Этот пейзаж созерцает человек с зелеными глазами, а Лолита смотрит на него. Но, вздрогнув всем телом, с усилием едва ли не мучительным, она заставляет себя вернуться к действительности.