– Как это понимать? – сказала Нора. – Ах ты, ублюдок!

Эрик рассмеялся. Он смеялся и смеялся. Отсмеявшись, он поднял бокал и сказал:

– За нашего второго ребенка.

На этом тетрадь заканчивалась, и Рикс ее закрыл. В библиотеке должно быть продолжение, подумал он. Где-нибудь в тех картонных ящиках обязательно должно быть продолжение. В этой истории осталось несколько вопросов без ответа. Что сказала Нора после того, как поняла, что Лудлоу говорил ей правду? Как ей удалось противиться желанию Эрика иметь новых детей? И, самое главное, что означало странное предупреждение Лудлоу? Во всяком случае, размышлял Рикс, Нора была права в отношении безумия Лудлоу. Было ясно, что жизнь в Тихой Комнате Лоджии свела его с ума и что боязнь грома была просто следствием обострения его чувств. Но что означали все эти разговоры о землетрясениях и трещине на западном фасаде Лоджии? Рикс решил, что нужно завтра пойти туда и самому все проверить.

Он взял дневник и тихо вышел в коридор. Посмотрев по сторонам, как если бы переходил через рельсы и ожидал, что вот-вот выскочит ревущий дизель, Рикс спустился вниз, прошел через игровую и курительную и отпер дверь в библиотеку.

Рикс положил дневник обратно в один из ящиков и начал рыться в поисках нового материала. Он взял маленькую книжку в кожаном переплете, и она рассыпалась у него в руках.

– Черт побери! – пробормотал он. Он нагнулся, чтобы собрать страницы и засунуть их обратно в переплет.

– Ну, ну, – раздался голос у него за спиной. – Неужто я нашел вора?

17

Нью Тарп сидел один в передней своего дома. Огонь почти догорел, но порывы ветра, которые гудели в дымоходе, оживляли угольки. В керосиновой лампе, стоявшей на каминной полке рядом с фотографией отца, горел ровный огонек.

На дом с бешеной силой обрушивался ветер и, попадая в щели стен, издавал жуткий гудящий звук. Он бы не удивился, если бы тонкая старенькая крыша внезапно сорвалась и, кружась, улетела ввысь. Свист ветра был слишком уж похож на дудку Натана. Из-за поворота слышался хриплый лай Берди, большой рыжей гончей Клайтонов.

Нью не мог спать. Порезы все еще беспокоили его, хотя они прекрасно заживали под бинтами. Долгое время он беспокойно крутился на своей койке, но сон не шел к нему. Перед ним стояло лицо городской женщины, а то, что она сказала ему в кафе «Широкий лист», преследовало его. Перед его глазами все время стоял тот стенд на стене, а когда он представил на нем фотографию Натана, то почувствовал, как его желудок сжимает сильная рука.

Он уставился на лампу на каминной полке и понял, что никогда больше не увидит своего брата. Натана забрал Страшила. Когда Страшила наносит удар, жертва никогда не возвращается домой. Но почему это происходит таким образом, спрашивал он себя. Кто такой Страшила и почему его никто не видел? Никто, дошло до Нью, кроме него самого. Он был главой семьи. Мог ли он что-нибудь сделать, чтобы как-нибудь помешать Страшиле утащить брата? Он чувствовал себя таким беспомощным, таким слабым! Его руки сжались в кулаки, а сквозь мозг, казалось, прошел разряд стыдливого гнева.

Керосиновая лампа задрожала, издавая дребезжащий звук.

Нью прищурился. Шевельнулась лампа или нет? Волшебный нож был спрятан под матрасом в его комнате. Когда он воткнулся в потолок над головой матери, она застыла, словно статуя, а ее лицо стало совершенно белым. Она тихо и коротко вздохнула, и Нью видел, как в ее глазах блеснул страх. Затем она ушла к себе, закрылась, и Нью слышал, как она там плачет. Несколько часов после этого она с ним не разговаривала. Затем она вернулась на кухню к пирогам, напекла их столько, сколько никогда не пекла, и все это время слишком уж весело болтала о том, как мужчины в конце концов найдут Натана, он вернется домой и все будет как раньше и даже лучше, потому что Нью и Натан получили полезный урок, что надо возвращаться домой вовремя.

Либо он сошел с ума, решил мальчик, либо керосиновая лампа шевельнулась.

Но если это он заставил ее двигаться… тогда волшебство в ноже или в нем?

Он отогнал прочь все мысли о матери, Страшиле и брате. Завывание ветра превратилось в шепот. Двигайся, скомандовал он. Ничего не произошло. Я сделал это неправильно, подумал он, не достаточно сильно сосредоточился. Я не владею волшебством! Это все нож, в конце концов! Но он представил, как лампа поднимается над каминной полкой, поднимается все выше и выше, пока почти не достает до крыши. Он сжал руками подлокотники кресла и подумал: «Поднимайся!»

Кресло под ним запрыгало, словно брыкающаяся дикая лошадь.

Он вскрикнул от изумления, но рук не разжал. Кресло, балансируя на одной ножке, яростно закрутилось и с грохотом упало на пол. Когда Нью выкарабкался из-под кресла, то обнаружил, что освещение в комнате изменилось.

Лампа.

Лампа поднялась с каминной полки примерно на три фута и парила под самой крышей.

– Боже, – тихо вымолвил Нью.

Но затем лампа начала падать, грозя разбиться о каминную полку. Он представил горящий керосин, дом в огне и сказал: – Нет! – Лампа заколебалась, замедлила падение и очень мягко опустилась обратно на каминную полку.

Я схожу с ума, подумал мальчик. Или уже сошел. Либо это, либо я заколдован. Одно другого лучше.

Скрипнули половицы. Нью обернулся и обнаружил, что в комнате стоит его мать. Одна ее руку была поднята к горлу. Она выглядела так, будто малейшее дуновение ветерка могло повалить ее, как столп из пепла.

– Это не нож, – только и смог он сказать. – Это я, мама.

– Да, – сказала она напряженным шепотом.

– Я заставил лампу двигаться, мама. Точно так же, как я заставлял нож. Что со мной происходит? Как вышло, что я могу это делать? – Его пронзило холодное лезвие паники. Заколдован, думал он. Как? Почему?

– Я не знаю, – сказала Майра. Затем она медленно отняла руку от горла и стояла, уставившись на опрокинутое кресло. С видимым усилием она зашаркала вперед и подняла кресло, поглаживая дерево руками, как будто ожидала нащупать что-нибудь живое.

– Мама, я заколдован. Это, должно быть, случилось, когда я упал в ту яму. Что бы это ни было, но это началось именно тогда.

Она покачала головой.

– Нет, Нью. Это началось не тогда. И если ты заколдован, то… значит, заколдован был и твой папа.

– Мама?

– Твой папа, – повторила она. Ее лицо было бледным, а взгляд бесцельно скользил по комнате. В трубе выл ветер, раздувая красные фонарики углей. – Я не знаю почему, я не знаю как, но я знаю, что твой папа был странным человеком. Он был хороший человек, Нью, богобоязненный человек, но все же в нем была странность. – Она подняла глаза и встретилась с его взглядом. – У него был сильный характер. Подчас на него находило. Однажды он рассердился на меня за что-то… я забыла, за что… что-то глупое, и мебель в доме начала прыгать, как кузнечики. Я видела, как он разбивал окна, даже не дотрагиваясь до них. Один раз ночью я проснулась и обнаружила, что твой папа стоит снаружи на дожде. Фары грузовика то зажигались, то гасли. Нью, – она моргнула, и ее рот искривился, – я клянусь тебе, что видела, как передняя часть грузовика поднялась над землей, точно у встающей на дыбы лошади. Затем грузовик опустился на место, очень медленно и аккуратно. У меня волосы вставали дыбом, когда я думала, какими способностями обладает твой папа, если он умеет делать такие вещи. Он почти не говорил об этом, потому что, казалось, он сам этого не понимал, но он говорил, что проделывал такое еще в школе, где он воспитывался, например, заставлял столы прыгать или однажды кинул какого-то задиру на ограду, лишь сильно об этом подумав. Он говорил, что не знает почему он это может, но такие вещи не составляют для него труда, и он это делает с одиннадцати или двенадцати лет. Конечно, он никому не рассказывал об этом, боясь пересудов.