И тогда «Деи Глория» затонула снова, на два века погрузившись в пучину забвения.
Танжер и Кой остановились у самого конца причала, возле носа пришвартованной там небольшой шхуны. Танжер смотрела на залив, где вдалеке четко вырисовывались здания на острове Алхесирас. Море было спокойно, зеленовато-голубую воду едва подернула рябь от западного бриза. На небе облаков прибавилось, они медленно двигались в сторону Средиземного моря. Возле порта множеством точек виднелись стоявшие на якоре суда. Может быть, «Черги» отправилась в свой последний поход именно отсюда, где она находилась под защитой английской артиллерии на горе Пеньон. Корсар смотрит в подзорную трубу, видит парус на горизонте, быстро выбирается якорная цепь. И — погоня.
— Нино Палермо знает про изумруды, — закончила свой рассказ Танжер. — Он не знает, сколько их и какие они, но он знает, что изумруды были. Он видел некоторые из тех документов, что смотрела я.
Он умен, знает свое дело и умеет соображать… Но всего того, что знаю я, он не знает.
— Во всяком случае, он знает, что ты его обманула.
— Не смеши меня. Таких людей, как он, не обманывают. Сними борются их же собственным оружием.
Она взглянула на другой конец причала, где была пришвартована «Карпанта». Между мачтами и такелажем соседних судов Кой заметил голову Пилото, что-то делавшего на палубе. Смуглый, с выдубленным солнцем лицом, глазами цвета зимнего моря, невыспавшийся и небритый, он, как всегда крепко, пожал руку Коя свой задубевшей рукой. Прибыл он рано утром. Из Картахены шел трое суток. Паровики — Пилоте всегда называл торговые суда паровиками — не давали глаз сомкнуть. Он уже вышел из того возраста, когда ходят в одиночку Давно уже вышел.
— Ведь выяснила-то все я, понимаешь? — говорила Танжер. — Палермо только замкнул цепь, причем совершенно случайно. В моей голове все уже было, только ждало своего часа… Знаешь, как бывает: ты чувствуешь, что когда-нибудь эти сведения тебе пригодятся, а до той поры они лежат где-то в дальних уголках памяти…
Сейчас она была откровенна, и Кой это понимал.
Сейчас она рассказывала свою настоящую историю, так прямо и говорила; во всяком случае, в той части, что касалась конкретных фактов, ей больше нечего было скрывать. Он знал все основное, знал связь между событиями, знал все, что таилось на дне моря и в чем заключалась тайна. И тем не менее это его не успокоило и не ободрило. Я тебе солгу, и я тебя предам. Непонятная, какая-то чужая нотка звенела где-то, нечто вроде едва заметного изменения числа оборотов в дизеле или возникновения в ансамбле нового инструмента, которое кажется случайным или необоснованным, оно почти до самого конца остается таинственным, необъяснимым и только в финале обретает свое истинное значение. Кою пришла на память одна вещь Телониуса Монка, классический блюз, который так и назывался: «Таинственный».
— Это интуиция, Кой, — сказала она. — Именно интуиция. Про такие мечты точно знаешь, что они воплотятся, — продолжала она, глядя на море так, словно видела эту воплощенную мечту, а Кой смотрел на ее юбку, развевающуюся на ветру, ноги в сандалиях, упавшие на лицо волосы. — Я столько работала… даже когда еще не знала, куда меня это приведет. Ты не можешь вообразить, с каким упорством я работала. До боли в глазах. И вдруг, в один прекрасный день — хлоп! Все обрело смысл.
Она обернулась, посмотрела на него, прищурив глаза от яркого света, и на губах ее была улыбка, улыбка, в которой сквозила и задумчивость, и, может, даже надежда. Улыбалась нежная кожа в веснушках у рта и на скулах, улыбалась с такой теплотой, что чувствовалось, как это тепло сбегает по шее к плечам, рукам и дальше, под одежду.
— Так, наверное, бывает с художниками, — добавила она, — у него чего только нет в голове, но вот какой-нибудь человек, слово, мимолетный образ в один миг создают в его воображении картину.
Это была улыбка красивой и мудрой самки, которая спокойна, потому что уверена в себе. Под этой улыбкой скрывалась плоть, подумал он с тревогой.
Была в ней та плавная изогнутость, идеально гармонировавшая с другими чистыми линиями этого тела, продукта сложных генетических комбинаций. А под этой кожей — горячие мышцы, под которыми прячется единственная на свете настоящая тайна.
— Эта история принадлежит мне, — сказала наконец Танжер. — Она с самого начала предназначалась мне, и вся моя жизнь, университет, работа в Морском музее направляли меня к ней, даже когда я об этом и не подозревала… И потому Палермо не имеет на нее никаких прав. Для него это — просто корабль, один из многих, и сокровище — вовсе не единственное на свете; — Она отвела глаза и снова глядела в морскую даль. — А для меня это — мечта всей жизни.
Он неуклюже поскреб небритый подбородок.
Потом почесал в затылке и наконец потер нос. Он искал, что сказать. Что-нибудь обыкновенное, будничное, чтобы его собственная плоть подзабыла о том впечатлении, которое произвела на нее улыбка Танжер.
— Даже если ты его найдешь, — нашелся он, — оно не станет твоим. На этот счет есть законы. Нельзя найти клад и присвоить его за здорово живешь.
Танжер не отводила глаз от залива. Под сгущающимися облаками, которые по-прежнему плыли на восток, море понемногу серело. Вдруг прямо над ними в разрыве сверкнуло солнце и побежало прочь по изумрудной воде.
— «Деи Глория» — моя, — сказала она. — И никто ее у меня не отнимет. Это мой мальтийский сокол.
Нет ничего, что я любил бы так же сильно, как ненавижу эту игру.
Джон Макфи «В поисках корабля»
— Пора, — сказала Танжер.
Он открыл глаза и увидел, что она ждет. Она сидела на банке из тикового дерева рядом и смотрела на него, словно давно уже наблюдала за ним, но только теперь тронула его за плечо. Кой, укрывшись своей тужуркой вместо одеяла, лежал на другой банке, головой к носу, ногами почти касаясь руля и нактоуза. Ветра не было, только тихо плескалась вода между корпусами кораблей, пришвартованных у причала в Марина-Бэй. В небе над слегка покачивающейся мачтой высокие кучевые облака окрасились в розоватые тона.
— Привет, — ответил он хрипло.
Он сохранил привычку просыпаться сразу и полностью. Да и как не привыкнуть, если столько раз приходилось вставать на вахту. Он поднялся, отложил тужурку и повертел головой, чтобы размять затекшую шею. Потом спустился ополоснуть лицо.
Поднимаясь на палубу по трапу, он рукой приглаживал мокрые волосы. Щетина на подбородке кололась, он вообще забыл сегодня побриться, так как спал днем, потому что они собирались выйти в море ночью. Она по-прежнему сидела на банке и озабоченно, словно альпинист, оценивающий все трудности подъема, смотрела на гору Пеньон. Длинную синюю юбку она сменила на джинсы, надела майку, а по талии обвязалась черным свитером. Кой вышел на палубу под вечерние крики чаек. Пилото натирал бронзу и латунь металлических частей суконкой, руки его были черны от осидола. Береги судно, часто приговаривал он, и оно сбережет тебя. «Карпанту», классическую одномачтовую яхту с центральной рубкой, построили в Ля-Рошели в те времена, когда пластик еще не вытеснил ироко, тик и медь.