Зеленый огонь правого борта прошел прямо перед ним, совсем близко, и Кой закричал и замахал рукой — бесполезно. Из-за того, что он махал рукой, гребень волны накрыл его, а когда, отфыркиваясь от соленой воды, которая залила ему нос, рот и глаза, он вынырнул на поверхность, вместо зеленого огня он увидел белый, кормовой, который удалялся от него.
Это уж слишком нелепо, подумал он. Он начинал замерзать, а этот огонь, который сверкал у него на плече, видел, казалось, только он сам и никто больше во всем мире. Надувной жилет, в общем, поддерживал его голову над водой. Сейчас он уже не видел «Карпанту», только вдалеке виднелось зарево света — над уходящим «купцом». Вполне вероятно, сказал он себе, что меня не найдут Вполне возможно, что батарейки кончатся, этот чертов огонь погаснет и я останусь в полной тьме ЗТС: Закон «Тушите свет».
Когда-то за игрой в карты один старый механик сказал ему: «Никогда так не было, чтобы какой-нибудь дурак да не потерялся. А если ты оглядываешься кругом и никого не видишь, значит, ты и есть этот дурак». Кой осмотрелся; темная вода плескалась о воротник его спасательного жилета. И никого не увидел. А иногда случается, что кто-то умирает, и если это не другой, то тогда — это ты, дополнил он про себя слова старого механика. Вверху он видел небо, испещренное точками звезд, по ним он бы мог определить, где берег, но это было бессмысленно — все равно он слишком далеко, чтобы доплыть туда. Если Пилото записал координаты места, где он упал за борт, и передал по радио сигнал «человек за бортом», то настоящие поиски не начнутся прежде, чем рассветет; значит, часов пять-шесть ему придется провести в воде, таким образом, ему прямо и непосредственно угрожает гипотермия. Он ничего не мог предпринять, оставалось только экономить силы и беречь тепло. Поза HELP. Heat Escape Lessening Posture, как писали в наставлениях по выживанию.
Поза максимального сбережения тепла или что-то в этом роде. И он принял пренатальную позу, согнул ноги, подтянул колени к животу и скрестил руки на груди. Это смешно, думал он. В моем-то возрасте…
Но пока устройство на плече посылало световые сигналы в ночь, надежда оставалась.
Огни. Отдавшись качавшим его волнам, закрыв глаза и только изредка делая какие-то движения, чтобы не замерзать и в то же время не тратить энергию даром, ловя через опущенные веки световые вспышки у себя на плече, Кой продолжал думать об огнях. Это было как наваждение. Огни дружественные и огни враждебные, огни кормовые и стояночные, зеленые и красные ходовые огни, маяки — синие, зеленые, белые, световые буи, звезды. Узкий путь между жизнью и смертью. Волна снова накрыла его и перевернула, как поплавок. Он вынырнул, тряся головой и хлопая глазами, чтобы сморгнуть разъедавшую глаза соль. И снова волна, снова его накрыло, но тут, вынырнув на поверхность, он увидел на расстоянии всего десяти метров — два огня: красный и белый.
Красный — на правом борту «Карпанты», а белый был светом фонаря, который держала стоявшая на носу Танжер, пока Пилото маневрировал, чтобы подойти к Кою с наветренной стороны.
Лежа на койке в своей каюте, Кой слушал, как журчит вода — снаружи. «Карпанта» снова шла на норд-ост, ветер был благоприятный, а «человек за бортом», который уже перестал быть «человеком за бортом», дремал себе в теплом коконе из одеял и спального мешка. Его подняли с кормы, заведя под мышки закрепленный петлей конец. Он стоял на палубе, неуклюжий, мокрый, и на плече у него мигал огонь поиска до тех пор, пока он сам не сорвал его и не выбросил в море. Ноги у него подгибались, его начала бить сильная дрожь, и Пилото с Танжер, накинув на него одеяло, повели вниз, в каюту. Там он, оглушенный, покорный, как безвольный и бессильный ребенок, позволил им раздеть себя и вытереть полотенцами. Пилото старался не очень сильно растирать его, чтобы холод, скопившийся в руках и ногах, не устремился слишком быстро по кровеносным сосудам к сердцу и голове Он лежал на койке навзничь и чувствовал себя как на облаке, в каком-то сонном забытье, но все-таки ощущал прикосновения к своей коже загрубелых ладоней Пилото и мягких рук Танжер. Ее пальцы коснулись его, когда она считала пульс, слабый, замедленный. Еще раз — когда поддерживала его со спины, чтобы Пилото было удобнее снять с него майку, и еще раз, когда она снимала с него носки, и еще раз — когда они снимали с него трусы, и тогда ее рука, легкая и нежная, на несколько секунд задержалась у него на бедре. Потом они застегнули молнию на спальном мешке, набросили сверху одеяла, погасили свет и оставили его одного.
Он шел и шел через зеленый сумрак, призывающий его к себе, вниз, в глубину, он стоял бесконечные вахты, в туман, в дождь и снег, смотрел в экран радара, мерцающий мириадами звездочек. Он прокладывал курсы, а на палубе лошади грызли деревянные контейнеры, в которых вроде бы тоже были лошади, и молчаливые капитаны поднимались на мостик и спускались вниз, не говоря ему ни слова.
Серая спокойная вода была недвижна, как свинец, слегка подернутый рябью. Над морем, портами, кранами, сухогрузами шел долгий-предолгий дождь.
Промокшие насквозь мужчины и женщины не шевелясь сидели на причальных тумбах, словно глубоко погрузились в свои океанские сны. А там, внизу, под безъязыким бронзовым колоколом, в середине голубого шара, опустив головы с этой особой складкой кожи у рта, напоминающей улыбку, и поставив вертикально хвосты, висели в воде и мирно спали сном невесомости киты.
«Карпанту» покачивало, но не сильно — легкая килевая качка. Кой приоткрыл глаза в темноте каюты, угревшись в этом уютном тепле, которое возвращало жизнь его измученному, привалившемуся к переборке телу. Он здесь, живой, ему удалось ускользнуть из разверстой пасти моря, столь же безжалостного в своих играх, сколь и непредсказуемого в своем милосердии. Он на борту хорошего корабля, которым управляет дружеская рука, он может спать, сколько захочет, потому что есть глаза и руки, которые охраняют его сон, они ведут его за призраком погибшего корабля, что ждет их в зеленоватой мгле, куда он только что чуть не погрузился навеки. Женские руки, дотрагивавшиеся до него, когда его раздевали, снова, приоткрыв одеяла и спальный мешок, коснулись его запястья, проверяя пульс, и лба, чтобы убедиться, что жара у него нет. И он вспомнил о том, другом прикосновении, когда эта рука лежала у него на бедре, и почувствовал, как приподнимается его отогревшаяся плоть. Он улыбнулся про себя, спокойно и сонно, даже с некоторым удивлением. Хорошо быть живым. И снова заснул, хмурясь от того, что мир перестал быть широким, а море — просторным. Ему снилось, что он отчаянно тоскует по неведомым морям и диким берегам, по островам, где не бывает ни постановлений об аресте, ни полиэтиленовых пакетов, ни пустых банок. И остаток ночи он бродил по портам без кораблей, среди женщин, у которых были другие мужчины. А эти женщины смотрели на него, потому что были несчастливы, и они словно хотели заразить его своим несчастьем.
Он беззвучно плакал с закрытыми глазами.
И чтобы утешиться, уперся затылком в деревянный борт корабля, слушая журчание воды по ту сторону трехдюймовых досок, которые отделяли его от Вечности.
В Саргассовом море, где кости всплывают, чтобы побелеть, чтобы лгать проходящим мимо кораблям и насмехаться над ними.