Кромешная тьма. Глаза, заплывшие от слез. Он расклеил веки – и промелькнуло слабое розовое мерцание. Слабый костер еще горел, в по– мещении сильно пахло сосновой золой. Михаил встал на четвереньки, каждое движение причиняло ему боль. Его мускулы все еще дергались, как будто они были туго стянуты и изменились в форме. Его мозг, спина и копчик все еще ныли. Он попытался встать, но позвоночник сильно за– ломило. Ему захотелось свежего воздуха, аромата лесного ветра, внутри него был физический голод, и он повел его вперед. Он пополз, без одежды, по грубым камням, прочь от костра.

Несколько раз он пытался встать, но кости к этому не были гото– вы. Он подполз на локтях и коленях к лестнице и поднялся по ступеням, как животное. Наверху он прополз по заросшему мхом коридору и бросил на груду оленьих костей лишь мимолетный взгляд. Вскоре впереди он увидел красноватый свет, не то восхода, не то заката. Он проходил че– рез окна без стекол, окрашивая стены и потолок, и там, где он касался стен, мох не рос. Михаил понюхал свежий воздух, но запах заставил что-то в его мозгу щелкнуть и повернуться, как колесики в карманных часах. Это уже не был острый цветочный аромат поздней весны. Это был другой запах, сухой дух с таящейся прохладой; жар, сопротивляющийся прохладе. Это был запах умиравшего лета.

Прошло столько времени. Это ему стало ясно. Он сел, оглушенный ощущениями, и рука его потянулась к левому плечу. Пальцы наткнулись на края розовой мякоти, и несколько чешуек коросты слетели с его кожи и упали на пол. Сейчас в коленях ему было больно, и казалось важным встать, прежде чем двинуться дальше. Он чуть ли не слышал, как пово– рачиваются его суставы, вроде скрипа петель на старой двери, долгое время не открывавшейся. Лицо, плечи и грудь его были в поту, но он не сдавался и не плакал. Собственный скелет казался ему чужим. Чьими на самом деле костями были его кости, вставленные, словно деревянные палки, в его плоть? Встань, приказал он себе. Встань и пойди… как человек.

Он встал.

Первый шаг был такой же, как у ползунка: шатающийся, неуверен– ный. Второй был не многим лучше. Но третий и четвертый сказали ему, что он еще не разучился ходить, и он прошел через коридор в комнату с высоким потолком, где солнечный свет окрасил стропила в оранжевое и голуби нежно ворковали над головой.

Справа от Михаила на полу в полумраке что-то шевельнулось. Он услышал шум шелестевших листьев. Там лежали два тела, сцепившиеся и тяжело дышащие. Трудно было разобрать, где начиналось одно и заканчи– валось другое. Михаил моргнул, сбрасывая с глаз последние остатки сна. Одна из фигур на полу застонала – женский стон – и Михаил увидел человеческую кожу, обрамленную густыми волосами, как у животного, ко– торая появлялась и исчезала, потом снова появлялась снаружи и снова скрывалась в мокрой плоти.

Из мрака на него уставились пара льдисто-голубых глаз. Олеся вцепилась в плечо, на котором, как волны на реке, поднимались и опа– дали светло-каштановые волосы. Голова Франко повернулась, и он увидел мальчика, стоявшего на пересечении солнца и темноты.

– Боже мой! – прошептал Франко, голос его дрогнул.– Он смог пройти через это! – он оторвался от Олеси, с хлюпающим звуком разъ– единения, и вскочил на ноги.– Виктор! – закричал он.– Рената! – Крики его эхом отдавались в коридорах и помещениях белого дворца.– Кто-ни– будь! Быстро идите сюда!

Михаил уставился на обнаженное тело Олеси. Она не шевельнулась, чтобы прикрыть себя. На ее коже блестела тонкая пелена пота.– Виктор! Рената! – продолжал кричать Франко.– Он выжил! Он выжил!

Глава 3

– Следуй за мной,– сказал в конце сентября Виктор, и Михаил тенью пошел за ним. Оставив позади залитые солнцем помещения, они спустились к месту, где воздух был прохладен. На Михаиле была одежда из оленьей шкуры, которую сшила для него Рената, и, прдолжая спу– скаться с Виктором, он натянул ее на плечи. За прошедшие несколько недель Михаил познал, что его глаза быстро привыкают к темноте, а при дневном свете он мог видеть с поразительной остротой, мог даже пере– считать желтые листья на дубе на расстоянии в сто ярдов. И все же Виктор хотел, чтобы мальчик что-то увидел там внизу, в темноте. Он остановился, чтобы зажечь факел из кабаньего сала и тряпок от углей маленького костра, который он предварительно разжег. Факел засветил– ся, и от запаха горящего сала у Михаила потекли слюнки.

Они спустились к месту, где изображения монахов в рясах и с ка– пюшонами на головах все еще сохраняли свою одухотворенность. Узкий проход вел под арку через открытые железные двери в огромный зал. Ми– хаил поглядел наверх, но потолка не увидел. Виктор сказал – Вот оно. Стой там, где стоишь.– Михаил подчинился, а Виктор стал ходить по за– лу. Свет от факела высветил каменные полки, забитые толстыми, в кожа– ных переплетах, книгами: их были сотни. Нет, пожалуй, даже тысячи, подумал Михаил. Книги заполняли каждый подходящий уголок, много их лежало на полу стопками.

– Это,– сказал тихо Виктор,– то, над чем работали монахи, жившие сотни лет назад: собирали и переписывали рукописи. Здесь три тысячи четыреста тридцать девять томов.– Он сказал это с гордостью, будто хвастающийся ребенок.– Теология, история, архитектура, техника, мате– матика, языки, философия… все тут.– Он повел факелом вокруг себя. Слегка улыбнулся.– Монахи, как ты можешь понять, не много познали мирской жизни. Покажи мне свои ладони.

– Мои… ладони?

– Да. Ты не знаешь? Плоские окончания твоих рук. Покажи мне их.

Михаил поднял ладони к факелу.

Виктор рассмотрел их. Затем фыркнул и кивнул.– У тебя руки изне– женного человека,– сказал он.– Ты жил привилегированной жизнью, да?

Михаил пожал плечами, не понимая.

– За тобой хорошо ухаживали,– продолжал Виктор.– Родился в ари– стократической семье.– Он же видел, как были одеты мать, отец и сест– ра Михаила: по высшему разряду. Тряпки от их одежды пошли на факелы. Он поднял вверх свою руку с тонкими пальцами и повертел ею на свету.– Я был профессором Киевского Университета, очень давно,– сказал он. В его голосе была не тоска, а просто сожаление.– Я преподавал языки: немецкий, английский, французский.– В его глазах промелькнул жесткий блик.– Я изучил три разных языка – для того, чтобы жить подаяниями вместе с женой и сыном. В России человеческая жизнь не поощрялась.

Виктор прошелся, освещая факелом книги.– Если только, конечно, тебе не удалось изобрести более эффективный способ убивать,– добавил он.– Но мне представляется, что все правительства примерно одинаковы: все жадны, все близоруки. Это проклятие человечества – иметь разум и не иметь ума им воспользоваться.– Он остановился, чтобы аккуратно снять с полки том. Задняя часть обложки отсутствовала, а кожаные страницы отрывались от переплета.– «Республика» Платона – сказал Вик– тор.– Слава Богу, на русском. Я греческого не знаю.– Он обнюхал пере– плет, как будто вдыхая удивительный аромат, потом вернул книгу на ме– сто.– «Хроника Юлия Цезаря», теория Коперника, «Ад» Данте, «Путешест– вия Марко Поло»… все вокруг нас, двери в различные миры.– Он провел факелом и приставил палец к губам.– Ш-ш-ш,– прошептал он.– Замри, и ты услышишь звуки поворачиваемых ключей, здесь, в темноте.