Решившая облегчить душу Нила рассказала полицейским все, что знала: о нелепых мультяшных костюмах в платяном шкафу, о своих подозрениях, обо всем. Это грозило ей большими неприятностями, поскольку утаивание информации — весьма серьезный проступок, но полицейские явно гонялись за более крупной рыбой, к тому же офицеров, прибывших к ней на Бедфорд-стрит допросить ее и Малика Соланку, неприятности уже преследовали на каждом шагу. Они то и дело ломали карандаши, наступали друг другу на ноги, натыкались на мебель, то одновременно заговаривали, то разом смущенно умолкали, чего Нила словно бы не замечала. «Я хочу сказать, — подытожила она свой рассказ, и оба детектива тут же отчаянно закивали в знак согласия, — что это так называемое самоубийство плохо пахнет».
И Малику, и Ниле было известно, что у Джека есть ружье, но ружья этого они никогда не видели. Оно осталось от «хемингуэевского» периода увлечения рыбалкой и охотой, предшествовавшего стадии повернутости на Тайгере Вудсе. И вот теперь, как несчастный Эрнест, самый женственный из мужественных американских писателей, разочарованный собственной неспособностью быть брутальным мачо, Папой Хемингуэем, которого он придумал и так старательно изображал, Джек устроил охоту на самого себя, величайшую из всех его игр. По крайней мере, кто-то хотел, чтобы все в это поверили. Однако при детальном изучении событий выяснялось, что эта версия малоправдоподобна. Швейцар в доме Райнхарта видел, как тот около семи часов вечера выходил из здания один, без сумки, одетый как человек, который намерен провести вечер в городе. Другой очевидец, пухленькая молодая дама в берете, которая ждала такси на тротуаре, добровольно явилась в полицию, узнав о том, что детективы разыскивают свидетелей, и сообщила, что видела, как мужчина, по описанию похожий на Джека, садился в большой черный внедорожник с тонированными стеклами. Через раскрытую дверцу она успела заметить, что в машине уже сидело по крайней мере двое мужчин — далее следовала деталь, которую она особо подчеркивала, — с толстыми сигарами в зубах. Аналогичный описанному внедорожник был замечен на Гринвич-стрит почти сразу после предполагаемого времени смерти Джека. Через пару дней стали известны данные технической экспертизы предметов, изъятых с места происшествия, которое все, пока условно, уже называли «местом преступления». Повреждения, обнаруженные на временной двери здания зерноторговой компании, никак не могли быть оставлены ружьем Райнхарта. Кроме ружья, рядом с телом не было найдено ничего, что помогло бы Джеку взломать тяжелую — деревянную, с прочной металлической рамой — дверь здания. Более того, у следователей возникли серьезные подозрения, что повреждения на двери никак не связаны с делом Джека. Тот, кто предположительно вошел туда с ним, открыл дверь ключом.
В установлении невиновности Джека очень помогла оставленная им предсмертная записка. Журналист Райнхарт славился остротой и точностью стиля. Самое большее, он мог изредка допустить синтаксическую ошибку, а вот орфографических не делал никогда. Тем не менее его предсмертное послание пестрело ляпами самого худшего свойства. «Еще будучи военным кореспондентом со мною стали случаться вспышки ярости, — говорилось в записке. — Инагда я даже разбивал телефон, когда он ночью позвонит. Конь, Бита и Заначка невиновны. Я убил их девченок потому что они отказались трахаться со мной потому что я черный». И пронзительно-искренняя последняя фраза: «Скажите Ниле, что я люблю ее. Знаю, я сам все испортил, но люблю ее по-настоящему». Когда настала его очередь беседовать с детективами. Малик Соланка выразил полную уверенность в том, что, хотя он узнает четкий почерк Райнхарта, Джек просто не мог написать такое по доброй воле. «Либо кто-то с гораздо менее развитой речью надиктовал ему этот текст, либо Джек намеренно насажал солецизмов, исказил свой стиль, желая привлечь наше внимание. Разве вы не видите? Ведь он даже называет имена трех убийц!»
Когда следствию удалось установить, что последний любовник убитой Лорен Кляйн, Кейт «Бита» Медфорд, приходится сыном известному застройщику, грозе строительных профсоюзов Майклу Медфорду, одна из компаний которого занимается переделкой здания зерноторговой компании под жилой дом со множеством мансард и таунхаусов, и что старик поручил сыну устроить вечеринку для участников проекта прямо на объекте и вручил комплект ключей от здания, стало ясно, что убийцы совершили роковую ошибку. В большинстве своем душегубы не блистают умом, и никакие полученные по праву рождения привилегии не защищают человека от глупости. Даже самые дорогие школы выпускают недоучившихся дурней вроде Марсалиса, Андриссена и Медфорда, полуграмотных заносчивых молодых идиотов. И к тому же убийц. Первым под давлением неопровержимых улик признался Бита. Его дружки раскололись всего несколькими часами позже.
Джека Райнхарта похоронили в самом сердце Квинса, в тридцати пяти минутах езды от Дугластона, где он когда-то купил бунгало своей матери и все еще незамужней сестре. «Дом с видом, — шутил он, — если встать в самом конце двора, вытянуть шею и выглянуть налево, можно поймать отзвук, шепот воды в Лонг-Айлендском проливе». С места, которое он занял теперь, раз и навсегда, открывался вид на пыльный урбанистический пейзаж. Нила и Соланка на машине заехали за родственницами Райнхарта. Кладбище оказалось тесным, практически лишенным растительности, безрадостным и сырым. Суетливые фотографы сбились вокруг маленькой похоронной процессии, словно мусор, плавающий по краям пруда. Соланка как-то совершенно забыл, что похороны Джека наверняка вызовут интерес у журналистской братии. После того как убийцы сознались в содеянном и история с клубом «М. и X.» стала главным скандалом лета, профессор Соланка перестал интересоваться реакцией общества на это событие. Он оплакивал кончину друга, Джека Райнхарта, первоклассного, отважного журналиста, которого засосала трясина гламура и богатства. Непросто жить, под давшись соблазну того, что тебе отвратительно. Знать, что женщина, которую ты любишь, ушла от тебя к твоему лучшему другу, еще труднее. Соланка был Райнхарту плохим другом, но, видно, Джеку на роду было написано страдать от предательства. Его тайные сексуальные предпочтения, никогда не обнаруживаемые с Нилой, но мешавшие довольствоваться ею одной — и это Нилой-то! — привели его в дурную компанию. Он хранил верность людям, этой верности недостойным, убедил себя в их невиновности и укрывал от правосудия. И чего это, должно быть, стоило ему, привыкшему докапываться до правды, обличителю по призванию. Какой изощренный механизм самообольщения он должен был выработать. В награду за преданность эти люди убили его, неуклюже пытаясь свалить на него свою вину. Джек стал жертвой, принесенной на алтарь их неукротимой гордыни и маниакальной самовлюбленности.
На похороны был приглашен исполнитель музыки госпел, который напутствовал умершего попурри из духовных гимнов-спиричуэлс и современных песен. За «Не оставь меня, Иисусе!» следовала «Дышу одним тобой», написанная Паффом Дедди для Ноториуса Би Ай Джи, а за ней — «Упокой мою душу на груди у Авраама». Дождь казался неминуемым, но не спешил пролиться. Влажный воздух словно был напоен слезами. Кроме матери и сестры Райнхарта на кладбище пришла Бронислава, его бывшая жена, умудрявшаяся выглядеть убитой горем, но сексуальной в коротком черном платье и ультрамодной вуали. Соланка кивнул Бронни. О чем с ней разговаривать, он никогда не знал и ограничился тем, что пробормотал несколько слов об ужасной утрате. Мать и сестра Джека выглядели скорее раздосадованными, чем скорбящими.