Огромная корова величиною — ну, в общем, с корову, — с монументальным гузном и раздутым выменем. Холощеный бык, совсем ненамного меньших размеров — с темной шкурой, глупыми глазами и железным кольцом в носу. Трех племенных принадлежностей бараны и овцы, сбившиеся в кучку, словно из страха перед колоссальными жвачными — с руном от пышного до только что остриженного, с раздвинутыми в половинной улыбке губами, — разве один только ягненок не улыбался, но сжимал в губах весьма похожую на настоящую травку, как если бы та была совсем уж последним, что усилилось произрасти на покрытых лаком полах залы. А держал всех их вместе настороженно воспрянувший в позе повелительной бдительности пес — черный, как смоль, колли, чьи уши стояли торчком — да так, что трудно было поверить, будто дрогнуть им никогда уж больше не придется.
— Не вижу здесь ничего, что свидетельствует о непорядке, — сказал мистер Гирш. Он обильно потел: комнату нагревало и заходящее солнце, и еще пущий жар газовых светильников.
— А вы приглядитесь получше, — посоветовал мистер Кларк. — К носу Альберта.
Альбертом мистер Кларк именовал холощеного быка, — корову же он называл Викторией.
— Или к ушам ягненка.
Гирш склонился к своим творениям, к грузным скотам, чье пустое нутро ему пришлось набивать замысловатыми металлическими каркасами, кулями алебастра и милями бинтов. Виктория с Альбертом едва не доконали его, если дозволительно так выразиться. Чтобы подтянуть обвислые их бока, потребовались труды, от которых разламывалась спина, — работа, приличествующая скорее тем, кто подвизался в кожевне Кларка, а не дипломированному таксидермисту. Гирш натягивал шкуры этих животных на поддельные скелеты и все спрашивал себя, зачем это нужно ему, человеку, чьи тонкие пальцы умели окутывать шкуркой изящные косточки беличьей предплюсны.
Поправив на своем носу очки, он пригляделся к носу бычьему. Оттуда лезли наружу белые черви. Равным образом, и в ушах ягненка кишела некая неприятная жизнь.
— Это никуда не годится, — заявил мистер Кларк.
— Виноват, — отозвался мистер Гирш. — Могу сказать в свое оправдание, что мухи откладывают личинки свои во всяком теплом и влажном месте. Я же не мог предположить, что вы станете держать образцы животных в подобной сырости.
— Надеюсь, мне не придется выслушивать лекции о том, при каких условиях, на мертвом мясе мухи плодятся. И тем не менее, вам надлежало довести шкуры животных до совершенной сухости.
— Плоть остается плотью, если, конечно, не заменить большую часть ее искусственной субстанцией, использование коей в этой экспозиции вы пожелали свести к минимуму. Мушьи личинки заводились, бывало, и в древних пергаментах, когда условия хранения их не отвечали музейным правилам. Но не беда, — сказал Гирш, открывая свой саквояж, наполненный фиалами и инструментами, — я могу уничтожить эту живность одной инъекцией формальдегида. Не забывайте, они плодятся лишь на поверхности. Внутренние же ткани остаются не поврежденными.
Аштон Аллан Кларк покивал.
— Надеюсь, что нет, — отчитав гостя, он, казалось, ощутил облегчение. — Ваши дарования приносят мне немалую пользу; уверен, я способен оценить их лучше кого бы то ни было в Англии. Собственно говоря, я собираюсь сделать вам самый крупный заказ, какой вы когда-либо получали.
Гирш, чьи очки уже покрывала испарина, стоял на коленях перед Альбертом. С иглы шприца, посредством коего Гирш впрыскивал ядовитую жидкость в ноздри быка, свисала прозрачная капля.
— Не думаю, что мне захочется иметь дело с чем-то, что окажется крупнее Виктории.
— Говоря «самый крупный», я разумел сумму, каковую намерен вам предложить, — заверил его Кларк. — Само же это создание куда как меньше коровы.
— О?
Одного этого краткого слова оказалось довольно, чтобы ободрить Кларка, и он скорым шагом вышел из залы и мгновенье спустя вернулся, волоча за собой длинную сервировочную тележку, на каких перевозят из кухни в столовую огромные супницы. Тележку покрывала белая простыня, а нагружена она была так, что мистер Гирш погадал, отчего это Кларк не приказал слуге прикатить ее.
Загадка оставалась необъясненной совсем не долгое время. Едва тележка въехала в залу, а дверь за нею захлопнулась, как мистер Кларк сорвал с нее покрывало, под коим обнаружилось лежащее навзничь тело девочки-подростка. Все облачение ее составляла просторная блуза да изношенная до нитки юбка — руки, ноги и ступни были голы. Густые светлые волосы, взметенные силой, с которой мистер Кларк сдернул саван, пали ей на лицо. И то, что она не смела эти волосы с открытых глаз своих, говорило все, что следовало знать о ее состоянии.
— Она мертва? — прошептал Гирш.
— Разумеется, мертва.
— Как она умерла?
— Не знаю.
— Но как же она оказалась у вас?
— Я нашел ее.
— Нашли?
— При дороге. Вчера вечером. Полагаю, она слетела с лошади и сломала шею.
Гирш подступил к девушке, отбросил с лица ее волосы.
— На мой взгляд, шея ее цела.
— Тогда, быть может, ухажер ее позволил себе обойтись с нею слишком вольно, а потом задушил.
Гирш ощутил в голове легкое кружение — некое воспоминание просачивалось в нее. Единственное высокое окно залы озарил безмолвный проблеск молнии.
— Как я уже сказал, шея девочки выглядит…
— Да что вам за разница, как она умерла? — громовым голосом вопросил Аштон Аллан Кларк, и в тот же миг с Небес долетели раскаты настоящего грома. — Одни доживают до слабоумной старости, другие гибнут юными. Истина печальная, но истина. Увидев ее валявшейся при дороге, я понял, что мне надлежит сделать тяжкий выбор. Оставить ли ее разлагаться, размолотой, быть может, в мезгу колесами экипажей, или предпринять некие действия?
— Действия? — С каждой проходившей секундой Гирш все яснее вспоминал феномен, который он прошлой ночью, впадая в дремоту, отметил почти бессознательно. Изнуренный жарой и парами денатурата, он не был уверен тогда, доносятся ли вопли и плач, отдававшиеся эхом в его ушах, с одной (как ему казалось) из ближних улиц или они порождены горячечными сновидениями, в кои он уже погружался. Вспоминая их ныне — и глядя на несчастную мертвую девушку, — Гирш поражался сходству тех воплей с отчаянными призывами, коими выкликают потерявшегося ребенка или домашнего зверька.
— Позволить прекрасному созданию наподобие этого, пропасть зазря, было бы преступлением, — объявил мистер Кларк с негромким напором, очень напоминавшим страстность. — Я хочу, чтобы вы обессмертили ее, Гирш. Пусть никакая порча не тронет эту девицу. И тогда она сможет стать моей пастушкой.
И мистер Кларк повел рукою в сторону своего неподвижного зверинца, Ноева Ковчега сельских животных, указывая, какое место сможет занять среди них дева-пастушка. Он даже попробовал улыбнуться, как будто это непривычное искажение черт его способно было помочь таксидермисту ясно представить себе девочку-подростка в кругу опекаемых ею скотов, как будто такая редкость, как улыбка Аштона Аллана Кларка, могла сама собой породить живую картину — свежеликая, с рассыпавшимися по спине волосами девица в завлекательном сквозистом платье, сжимающая в белой руке посох, который мог с легкостью доставить мистеру Кларку один его добрый друг, производитель тростей и палок.