— Слезь-ка с рычага передач, — требует он. Тэсс сдвигает ноги, прижимает их к моим. Мы приникаем друг к дружке, отец и дочь.
— Куда направляетесь? — спрашивает шофер, обгоняя две темных машины. При этом он включает еще какие-то огни, как будто света у него в запасе, хоть залейся.
— Я… дочь возвращается к матери. В Кесуик.
— Это, на хер, где же такой?
— В Камбрии.
— Я ни в какую Камбрию, на хер, не еду. Я на склад.
— А где находится склад?
— В Карлайле.
Я не знаю, что сказать, и потому говорю: «Хорошо». Карлайл стоит не в миллионе миль от места, в которое я пытаюсь попасть, другое дело, что я и понятия не имею, куда, собственно, направляюсь. Дом жены сейчас укрыт непроглядным мраком. Дом Джона — мой дом — вероятно, тоже. Все, чего я хочу, это найти маленький оазис света, в котором можно будет устроить дочь, надежно и безопасно.
— Как вы думаете, свет в вашем складе есть?
— Да уж лучше бы был, на хер.
— А если нет?
— Ну, с этим я быстро разберусь.
Самообладание его вдохновляет, раздражает, пугает и влечет. Мне хочется схватить его за рукав и попросить — пожалуйста, пожалуйста, — объясните мне, что за чертовщина творится вокруг, как вы полагаете? Но я боюсь спрашивать, даже вежливо и спокойно, — а ну как он скажет, что не знает, а вдруг зарыдает-завоет, этот огромный, сильный мужчина с ручищами, как у Арнольда Шварценеггера. Пусть уж его уверенность в себе останется неоспоренной, пусть он делает свое дело, пусть держится света, в который верит так слепо.
Сквозь меня прокатывает волна тошноты, и я понимаю вдруг, что спал в последний раз уже очень давно. Обе ночи уик-энда я провел в постели любовника, ругаясь с ним, отстаивая право человечества на продолжение рода. Вместо того, чтобы дрыхнуть ночи напролет, я таращил глаза, вымаливал поцелуи прощения, выдумывал дурацкие теории заговора, объясняющие, почему на удивление хорошую, пользующуюся такой популярностью пьесу сняли со сцены после десяти представлений. А если мне все же удастся добраться до дома Хизер, она вряд ли предложит мне подушки и одеяла. Я откидываю голову назад, досчитываю до десяти и продолжаю считать дальше.
Шоферу, похоже, Тэсс интересней, чем я. Может, и у него есть дочь — или счастливые воспоминания о ней.
— Пора бы уж и в постельку, а? — улыбается он краем рта.
— Еще рано, — отвечает Тэсс. Узнать время по часам, которые светятся на приборной доске, труда ей не составляет.
— Верно, верно, — говорит шофер. — Так где была-то, м?
— В гостях.
— Здорово.
— Мне папин друг книгу подарил.
— Отлично.
— А можно я свет включу? — спрашивает Тэсс, указывая на выключатель внутренней лампочки.
Шофер качает головой:
— Пока я веду, нельзя. Закон не велит. Мне за это могут срок впаять.
Тэсс, надувшись, скрещивает руки на груди. Некоторое время мы все молчим, сидя поверх гигантского мотора, который ревет и содрогается под полом. Я смотрю в окно. С такой высоты мне хорошо видны окрестности — особенно теперь, когда не горят дорожные фонари. К моему удивлению, я вижу, что еще сохранились разбросанные там и сям по тонущему во мгле ландшафту дома и постройки, в которых свет горит как ни в чем не бывало. Время от времени, мы минуем деревни, и я различаю световые знаки — единственный работающий светофор, подсвеченные церковные часы, даже вывеску магазинчика, — удивительным образом сияющие в почти кромешной тьме. Никакой логики, никакой объясняющей хоть что-то причины я во всем этом усмотреть не могу.
Шофер наш тянется за новой сигаретой. Чиркая, безуспешно, спичками, он придерживает руль локтями. Я протягиваю руку, предлагая помощь, однако он пожатием плеч отвергает ее. Три неудачливых спички падают на пол и, наконец, он сдается, бросает коробок через плечо. Впрочем, из приборной доски торчит зажигалка, от нее он и прикуривает. Кончик сигареты, когда шофер присасывается к фильтру, вспыхивает яростно и ярко.
Тэсс поерзывает, обмякая и вновь выпрямляясь, сплывая в бессознательность. Потом осторожно припадает щекой к спинке сиденья, помаргивает, пытаясь разглядеть за стальной сеткой невидимый груз.
— Что там сзади? — спрашивает она.
— Всякое разное, — отвечает водитель.
— Какое разное?
— Секрет.
Она вздыхает и неторопливо погружается в сон. Шофер, встретившись со мной взглядом, подмигивает, потягивается, расправляя спину, поводя плечищами, пощелкивая суставами пальцев, и усаживается поудобнее, чтобы везти нас и дальше, сквозь ночь.
Он только что проскочил сквозь огненный ад, пистолеты в руках раскалились, и тут экран залила ровная синева. Не смешно. Совсем не смешно. Игра была дьявольски трудной, и меньше всего он нуждался в отказе компьютера.
Манни резко откинулся на спинку вращающегося кресла, так что оно затрещало. Он был взбудоражен, вспотел. Играть в «Беглянку» — переживание высокооктановое. И когда ты вот так вылетаешь из игры, самое огорчительное состоит в том, что начать с места, с которого тебя выкинули, ты не можешь, весь «квест» приходится начинать заново.
В этой игре героиней — той, которой он управлял кнопками мыши — была Лена, красавица-девушка, пытавшаяся убежать из некой адской дыры прежнего советского блока. Орды агентов тайной полиции, сторожевые собаки, солдаты и внештатные психопаты выбивались из сил, стараясь не дать ей обрести свободу. Стоило лишь секунду просто просмотреть на экран и — ШАРАХ! Авторы игры были законченными садистами, несомненно стоявшими на стороне зла. Ни единому из 60 000 ребят, игравшими в нее от Канады до Кореи, так и не удалось довести Лену до границы.
Дополнительная притягательность «Беглянки» состояла в том, что всякий раз, как Лена подвергалась нападению, скудное одеяние ее становилось еще более скудным. Сквозь дыры в футболке проступали ребра, брюки обращались в лохмотья. Близкий разрыв гранаты срывал с нее куски одежды, выставляя напоказ лифчик и трусики. Ясно было, что победителю предстояло увидеть ее в чем мать родила.
Но тут-то и возникали главные трудности. «Беглянка» не целиком отрывалась от реальности. Лена была, разумеется, девушкой крепенькой, но все же не сверхчеловеком. Она уставала, получала ранения, бег ее замедлялся. Если ей случалось сходиться с боевиками из бывших коммунистов или с огнеметчиками слишком уж близко, она могла, конечно, лишиться части нижнего белья, но могла и погибнуть. Задача состояла в том, чтобы протащить ее через вереницу увечий и основательно подраздеть, — но не настолько, чтобы она обратилась в хорошо прожаренную отбивную, а на экране появился бы запрос, не желаете ли вы начать все с начала.
Для Манни лучшим в «Беглянке» были, на самом-то деле, те редкие мгновения покоя, в которые Лена отдыхала. Ты укладывал ее поспать, а сам становился на стражу, ожидая, когда она наберется новых сил. Цифровой счетчик внизу экрана показывал, как крепнет ее здоровье. Лена глубоко дышала, грудь ее вздымалась и опадала, ложбинка между грудей начинала поблескивать от реалистического пота. Большие темные глаза ее были прикрыты лишь наполовину… И тут невесть откуда выскакивал сумасшедший долболоб с базукой в руках. Хорошо, что в распоряжении Лены имелось автоматическое оружие, ножи, навыки кун-фу — в общем все то, без чего в восточной Европе девушке и дня не прожить. Манни понемногу осваивался с Леной — с ее реакциями, с тем, на какой расстояние она может прыгнуть, как заставить ее наносить удары, рубящие и колющие. Он был полон решимости рано или поздно довести ее до границы, потому что, во-первых, это станет настоящим волнующим переживанием, а во-вторых, он, наконец, и сам получит свободу и сможет заняться чем-то другим.