Предпринятая ими попытка вырастить нечто столь волшебное самостоятельно — размолов одну из книг в кашицу и закопав ее в компост, составленный из дрожжей и экскрементов, успехом не увенчалась.
Разочарованные, они набрались храбрости, постучались в дверь материнского кабинета и попросили дать им точный рецепт получения дерева.
— Не сейчас, милые, — отмахнулась она, склоняясь пониже в жемчужном свете своей настольной лампы.
Настал день, когда Борис и Уна возвратились после очередного посещения гухийнуи и, как всегда, посадили свой серебристо-синий вертолет рядом с домом. Они вылезли, каждый со своей стороны, наружу, пригибаясь под крутящимися лопастями винта. Таинто’лилит и Марко’каин наблюдали за ними через окно столовой, сквозь запотевшие, с ползущими по ним каплями воды стекла. Одновременно закуковала четверка висевших в разных комнатах дома часов. Снаружи вились вокруг взрослых ездовые собаки, обнюхивая их и лая.
Ясно было — еще и до того, как Борис и Уна достигли входной двери, — что в настроении они пребывают непривычно подавленном. Они и не переругивались, подобно злейшим врагам, и не обсуждали (что случалось столь же часто), подобно подошедшим к порогу открытия дружелюбным коллегам, добытые на этот раз сведения. Уна вошла в дом безмолвной и бледной, остановилась лишь для того, чтобы сбросить на пол шубу, а после скрылась в своей спальне.
Борис, на пару шагов отстававший от жены, проследовал за ней до двери спальни, но, видимо, передумал и внутрь не пошел. Он снова покинул дом, чтобы откатить вертолет на место. Таинто’лилит и Марко’каин следили за ним сквозь стекло, стирая влажный налет рукавами пижам: «пвут-вут-вут».
Покончив с делами, отец объяснил им, наконец, что случилось.
— Ваша мать съела кое-что неподходящее, — сказал он. — Не удивлюсь, если это кончится плохо.
Таков был итог его размышлений на сей счет, но и этого хватило, чтобы побудить близнецов к лихорадочной деятельности.
В следующие три дня Таинто’лилит и Марко’каин, забросив все свои детские дела, ухаживали за лежавшей в постели матерью. Воздерживаясь от попыток чем-нибудь накормить ее лишь в те произвольные «ночные» часы, когда их родители по-настоящему спали вместе, они посвящали каждую иную минуту исполнению рутины, состоящей из готовки, перемены холодных компрессов и теплых полотенец, растворения шипучих таблеток и наполнения грелок.
— Ох, какие же вы милые, — улыбалась им Уна, лицо которой пылало, как пламя газовой горелки. — Даже моя мама не ходила бы за мной лучше, чем ходите вы.
Гордость, которую внушало им это отличие, не мешала близнецам ясно видеть пугающее упорство, с каким цеплялась за Уну болезнь. Дни шли, и близнецы понемногу смирялись с «плохим концом» — с тем, как они думали, что мать увезут за сотни миль, в ближайшую больницу.
Вместо этого она умерла.
Когда близнецы, как обычно, принесли матери завтрак, они увидели переминающегося у двери ее спальни одетого, как будто для выхода в люди, отца.
— Она умерла, — сказал отец и жутковато улыбнулся, словно желая уверить детей, что не позволит этому происшествию хоть как-то омрачить их благоденствие.
— Но мы принесли ей завтрак, — сказала Таинто’лилит.
— Это ничего, вы же не знали, — ответил Борис.
А затем, поняв, что близнецы не поверили ему на слово, он отступил в сторону, пропустив их в спальню, — туда, где лежала жена, в какой-то неясный час ночи и вправду покинувшая его. Случившееся, похоже, сообщило ему странную кротость, едва ли не мягкость.
Таинто’лилит опустила поднос с чаем и овсянкой на пол у двери спальни и вошла вслед за братом внутрь. Уна лежала, вытянувшись, на постели, до подбородка укрытая простыней. Кожа ее отливала в цвет очищенного яблока. Рот был слегка приоткрыт, веки опущены только наполовину. В голове ее явно ничего не происходило, все, что там было когда-то, ушло.
Борис стоял в проеме двери, вяло сложив на груди руки, ожидая, когда дети Уны подтвердят справедливость его суждения.
Таинто’лилит и Марко’каин бессмысленно побродили вокруг кровати, плача, легко подрагивая. Потом, ненадолго, оба заревели в голос. Но по прошествии времени бродить перестали и присели на край матраса, у тела матери. Да так сидеть и остались, бок о бок, дыша вразнобой. За дверью собачьи языки лакали холодный чай, долизывали с тарелки остатки овсянки.
— Что с ней теперь будет? — спросил Марко’каин у темной фигуры в двери.
— Погребение, — ответил отец. — Или кремация.
— О, — отозвался Марко’каин. Он-то думал, что, может быть, ангелы слетят со снежного неба, подхватят тело матери и унесут его в Рай. Где-то за ровным сумраком полярной атмосферы мог же размещаться экзотический парадиз, сооруженный из тика и кружев и поджидающий Уну Фаренгейт. Быть может, только железобетон потолка и преграждал ангелам дорогу сюда.
— Окончательное решение я оставляю за вами, — с тяжелым вздохом сказал Борис. — Но только думайте побыстрее.
Брошенные наедине с их мыслями, Таинто’лилит и Марко’каин еще немного поплакали, а затем приступили к планированию будущего.
Конечно, они были немного сердиты оттого, что им не дали ни единой возможности спасти мать. Если бы они всерьез полагали, что она может скончаться, то уж наверное предприняли бы что-то, способное этому воспрепятствовать. Вселенная вовсе не брезгует сделками, разного рода договоренностями, нужно лишь заранее ставить ее в известность о них.
Однако мать умерла и тут уже ничего поделать было нельзя.
— Теперь мы с тобой сироты — как в книжке «Маленький Гельмут и Марлен», — сказала Таинто’лилит.
— Ну… не совсем, — нахмурился Марко’каин. — У нас есть отец.
— Надолго ли его хватит?
— На вид он вполне здоров.
— Да я не об этом.
— Думаешь, теперь, когда матери нет, он бросит нас?
— Возможно, — сказала Таинто’лилит.
— Наш дом — единственный на острове, — возразил ей Марко’каин.
— Он может переселиться к гухийнуи. Их он знает лучше, чем нас, и среди них наверняка есть женщины.
Марко’каин с минуту обдумывал это, потом сказал:
— Не о том мы с тобой говорим.
За спинами их лежало на кровати, ожидая решения, тело матери.
— Верно, — отозвалась Таинто’лилит.
Самый важный вопрос состоял в том, какой ритуал приличествует матери, — речь ведь шла не просто о том, чтобы избавиться от ее тела, но и о том, чтобы почтить все то, из чего состоял ее дух. В конце концов, она же не мусор, который можно просто выбросить.
— Нюхача мы с тобой закопали, — напомнил Марко’каин. Нюхачом дети звали Наухелла, ездового пса, умершего два года назад. Близнецы зарыли его рядом с генератором, в мягкую пышную землю, окружавшую трубы, по которым в дом подавалась горячая вода. Погребение сопровождалось сложной церемонией, в коей нашли себе место игрушки, куски сырого мяса и декламация стихов.