— Я поправился, Бром, — негромко произнес он.
— Э-э… да, — подтвердила запыхавшаяся нянечка и затормозила, визгнув по линолеуму подошвами тапок.
Жена Энди молчала, переводя взгляд с нянечки на него и обратно на нянечку.
— Ну, то есть, — сказала нянечка, — мы уже вызвали специалиста, результаты анализов еще не готовы, однако…
И она, по-дурацки ухмыляясь, повела в сторону Энди рукой, словно говоря: «Посмотрите сами».
Теперь улыбнулась и жена Энди — улыбкой, полной безмерной глупости и потрясения, как будто ей принесли подарки на день рождения, а день-то оказался вовсе и не тот.
— Правда? — спросила она.
И ответил ей снова муж, не нянечка.
— Правда, — ответил он.
— Как замечательно, дорогой, — сказала жена Энди. Потянувшись над койкой, она обняла его, неловко, как член королевской семьи обнимает ребенка-калеку.
Наступило мучительное молчание.
— Ну ладно, — произнесла нянечка, чувствовавшая, что ее затягивает в какую-то пучину. — Думаю, чтобы привыкнуть к этому, потребуется время. Вам обоим.
И высказав это полезное для них обоих суждение, она ушла, чтобы заняться своими, нянечкиными делами, за которые ей, собственно говоря, и платили.
Объятие распалось. Энди и его жена заняли прежние их позиции, точно бильярдисты после того, как разбивается пирамида. Бромвин смотрела прямо перед собой, на узенький проход в дальнем конце палаты.
— Прости, если тебе показалось, что я не обрадовалась, Энди, — начала она.
— Ты все эти последние годы звала меня «Энди», Бром? — спросил Эндрю, не любивший, когда эго называли «Энди».
— Прости. Да. Прости, — ответила Бромвин, ничего против прозвища «Бром» не имевшая.
Он провел в отделении для престарелых еще два дня, читая «Ридерс Дайджест», разговаривая с ошарашенными врачами. Казалось, каждая способность, какой он прежде обладал, теперь снова вернулась к нему. Правда, когда настало время ехать домой, ему посоветовали, не объясняя причин, за руль не садится.
После довольно неловких прощаний и наилучших пожеланий на жизнь в новом году, Бромвин отвезла Энди домой. Все те годы, что муж уговаривал ее научиться водить машину, она отвечала решительными отказами, однако месяцев через шесть после того, как он спятил, стиснула зубы и получила права. Ему так и не суждено было узнать, легко ли ей это далось или трудно. Машину она вела механически, не особо заботясь о тех, кто ехал за ней или рядом — как все неопытные водители. На него это произвело впечатление до странного неприятное.
Окрестности дома почти не переменились. Что и показалось ему подобием предъявленного этим окрестностям обвинения. Переезжал он сюда без особой охоты — работа требовала, а теперь от этой самой работы не осталось ни слуха, ни духа.
А вот жена работу нашла. И по дороге домой только о ней и говорила, что, впрочем, и понятно.
Оказавшись перед дверью дома, она не сразу сумела найти ключи. И это расстроило ее непомерно. А найдя их и отперев дверь, настояла на том, чтобы войти в дом первой. Дом, как он успел заметить, шагая за ней, был неопрятен, неубран: да и откуда взяться порядку, если в нем живут трое мальчишек.
— Извини, что тут все так, — сказала Бромвин, вот, правда, тон ее был не извиняющимся, а раздраженным. Он прекрасно понимал, что его здесь не ждали, что он вернулся к жизни слишком быстро, не успев заранее предупредить жену. Однако его это почему-то не волновало.
Дом обратился в жилище матери-одиночки. Все, что принадлежало ему, исчезло. Он счел это забавным и не заслуживающим никаких возражений. Да, собственно, ничто из того, чем он когда-то владел, и не было тем, чего он себе пожелал бы. Он догадался, и правильно, что комната его отошла старшему сыну, и счел это разумным: Роберту сейчас, наверное, лет девять, а в этом возрасте мальчику положена отдельная спальня.
Впрочем, и встречи с детьми Энди ждал без особых волнений.
Жену, похоже, одолевала бессмысленная потребность устроить для него экскурсию по дому, рассказать, что тут переменилось и почему. Для Х потребовалось больше места, поэтому пришлось переместить Y к Z, а там Y обратился в помеху для… Он сказал ей, что с этим можно и подождать и предложил заварить для них обоих чаю.
Кухонный стол оказался заваленным всяким сором — дело рук мальчиков, которые были, когда он их видел в последний раз, слишком малы, чтобы убирать за собой. Пока жена демонстративно заваривала чай, он расчистил немного места, чтобы было, куда поставить локти.
— Так, — не поворачиваясь, спросила она. — Сколько сахара — один, два?
— Два, — отсутствующе ответил он. Казалось, оба решили сделать вид, будто этого обмена репликами вовсе и не было. Но все-таки, за столом они сидели в молчании, просто пили чай. Насколько он помнил, ничего для них необычного в этом не присутствовало, хотя, разумеется, при нынешних обстоятельствах необычным показаться могло.
— Мне нужно прибраться, — наконец, сообщила Бромвин.
— Не буду тебе мешать, — ответил Энди.
Она неотрывно смотрела на его локоть, упершийся между тарелок в стол. И он, поняв, что все же мешает ей, встал и перешел в гостиную.
Там он уселся в старое кресло и развернул газету — посмотреть, чем теперь занят мир.
Встреча с сыновьями оказалась вовсе не таким испытанием, как он полагал. Старшему было, на самом-то деле, десять (он ошибся в подсчетах), и ни отец, ни, если на то пошло, Бромвин мальчика нисколько не интересовали.
— Увидимся позже, пап, — сказал мальчик и ушел наверх, в свою комнату.
Младшие показались ему любопытными, смущенными и дружелюбными — наверное, он представлялся им интересным гостем. Они расспрашивали, как ему удалось выздороветь.
— Не знаю, — сказал он. — И никто не знает. Для науки это загадка.
Что, похоже, произвело на них впечатление.
Кроме того, им хотелось узнать, что это такое — быть сумасшедшим. Семилетний спросил:
— А ты еще умеешь кричать, как тогда? Помнишь: «уу-уу-ууу»?
— Конечно, — ответил он, не обращая внимания на то, как униженно замерла у него за спиной жена. И, закинув назад голову, разинул, как мог широко, рот и попытался воспроизвести прежний свой вой.
— Ну что? — спросил он у сына.
— Мм, — неуверенно ответил семилетний. — Раньше у тебя лучше получалось.
— Ну, извини, — сказал он, позабавленный.
— Ладно, хватит, — сказала жена. Голос ее звучал совсем измученно, да, наверное, такой она и была.
Он больше не мог различить в ней ту молодую женщину, на которой женился, — женщину с черными волосами, большими мечтательными глазами и соблазнительной атласной шеей. Если бы он прожил последние пять лет с ней рядом, то, возможно, и сохранил бы способность видеть ее такой, какой она была когда-то, а теперь вот не мог. Теперь она принадлежала к старшему поколению.