Клара, которая в отличие от ее хозяйки не была погружена в изучение статьи «Сезон — Кто, Где и Когда блистал Ярче всех» и наблюдала за приближением к ним этого метательного снаряда, лишь смаргивает, когда тот ударяется оземь. Спокойно, без суеты, словно желая ткнуть хозяйке в нос ее немощную нервозность, Клара протягивает руку и берет птицу за склеенное из фанеры и бумаги крыло.
— Это всего лишь игрушка, мэм, — мягко сообщает она.
— Игрушка? — изумленно переспрашивает, распрямляя ноги, Агнес.
— Да, мэм, — подтверждает Клара, держа несколько наотлет, чтобы показать ее Агнес, птицу, деревянные крылья которой уже перестали подергиваться. Хлипкая, грубо размалеванная машинка эта приводится в движение крошечным мотором, который заводится латунным ключиком. — Тут один человек продает их с тележки. Мы с вами проходили мимо него.
Агнес поворачивается, чтобы взглянуть в ту сторону, в какую указывает Клара, но видит лишь вприпрыжку огибающего отвесную скалу мальчика лет шести-семи в пляжном костюмчике из синей бумазеи. Мальчик оста
навливается перед незнакомой леди и служанкой, держащей в руке его игрушку.
— Пожалуйста, мисс, — пищит он. — Это моя летающая птица.
— В таком случае, — брюзгливо журит его Клара, — не бросайте ее куда попало.
— Извините, мисс, — жалостно канючит мальчик, — просто она никак не летит прямо.
И он нервно почесывает левую икру туго зашнурованным ботинком правой ноги. Служанка взирает на него сердито, поэтому мальчик предпочитает смотреть на леди с большими синими глазами и ласковой улыбкой.
— Ах, бедненький, — говорит Агнес. — Ты не бойся, она тебя не укусит. И Агнес знаком велит Кларе вернуть мальчику игрушку. Собственно говоря, детей она, пожалуй, даже и любит — при условии, что они не совсем уж младенцы, принадлежат кому-то другому и подаются малыми порциями. Особенно очаровательными бывают маленькие мальчуганы.
— А она и в самом деле летает? — спрашивает Агнес у этого мальчугана.
— Ну… — насупливается он, вынужденный, никуда не денешься, запятнать репутацию своей птицы. — У джентльмена, который их продает, одна летает очень хорошо, он сказал, что они все так могут, но только мы с братом выбрали себе по одной, а они летают как-то не очень. Мы подбрасываем их изо всех сил, как можем выше, а они все время падают назад. Можно я теперь пойду, мэм? Мама сказала, чтобы я сразу вернулся.
— Очень хорошо, юный сэр, — улыбается Агнес. — Приятно слышать столь правдивые речи. Вот ваша игрушка.
Как это легко — сделать ребенка счастливым! Агнес отпускает мальчика полным благожелательности взмахом руки и, как только он удаляется, поворачивается к Кларе:
— Ступайте, купите мне такую же птицу. И каких-нибудь сладостей для себя, если желаете.
— Да, мэм, спасибо, мэм, — отвечает служанка и торопливо уходит, на каждом шагу взметая темно-синим подолом песок.
Агнес ждет, пока Клара скроется из виду, затем берет с подстилки оставленную ею книгу — интересно, что может читать служанка? Ага, это роман: «Джейн Эйр». Агнес уже прочла его, заказывала у «Мьюди» — вопреки предписаниям доктора Керлью. Теперь она, обнаружив этот потрепанный, с загнутыми уголками страниц томик во владении Клары, чувствует, как по спине ее пробегает холодок, ибо есть что-то до крайности неприятное в том, что собственная твоя горничная смакует страшный рассказ о жене, лишив
шейся — вследствие болезни — разума и запертой в башне мужем, который пытается жениться на другой. Кривя губы, Агнес возвращает книжку на подстилку.
Стоит ей распрямиться, как в голову возвращается, пульсируя за левым глазом, боль. Странно все же, что этому зловредному ощущению достает дерзости упорствовать несмотря на множество розовых пилюлек миссис Гуч, посланных на его искоренение! На всем пути из Лондона, в поезде, она глотала их одну за одной, благо Клара все это время продремала. Теперь же Агнес поглаживает пальцами ридикюль, ее так и подмывает глотнуть опиумной настойки из флакончика, якобы содержащего лавандовую воду. Но нет, это средство должно приберегать на случай самый крайний.
«Думай о чем-нибудь легком, приятном» — внушает себе Агнес. Грустные мысли только усиливают, как она обнаружила, боль. Если ей удастся выбросить из головы все тревоги — так, чтобы в мозгу остались лишь радостные воспоминания и ощущение того, что индийские мистики называют «Нирваной», — она еще сможет ощутить облегчение, вырвав его из острых клыков своих бед.
В жизни так много того, за что ей следует быть благодарной… На редкость успешный Сезон… Собственный выезд и собственный кучер… Ангел-хранитель, готовый рискнуть и навлечь на себя порицание Божие, лишь бы уберечь ее от несчастья… Прекратившиеся, наконец, ужасные кровотечения… Долгожданное воссоединение с Истинной Верой ее детства…
Боль нарастает, и Агнес пытается вообразить, что присутствует на Мессе, сидит в озаренной пламенем свечей тиши старой церкви и слушает милого отца Сканлона. Задача не из легких, ибо слишком многое отвлекает Агнес — детский смех, рокот волн, хриплые крики лоточников, — и все же ей удается, хоть и на миг, но заставить себя услышать в бессвязном болботании продающего прогулки на ослике мужлана латинское пение. Впрочем, тут начинает играть шарманка и чары, сотворенные Агнес, расточаются.
Бедный заблудший Уильям… Если его так уж заботит здоровье жены, он мог бы сослужить ей гораздо лучшую службу, не отправляя ее на пляж, чтобы она жарилась здесь, как гренок, но позволив провести неделю в церкви — то есть, в ее церкви. Какое довольство ощущает она всякий раз, что располагается в этом уютном святилище! И как безотрадны те, другие воскресенья, которые ей приходится, во избежание пересудов, проводить среди англиканцев, терпя проповеди несносного доктора Крейна… Он вечно порицает людей, о которых Агнес и слыхом не слыхивала, в голосе его нет никакой музыкальности, а гимны он поет, ужасно фальшивя, — право же, каким только дурачкам не позволяют нынче становиться священниками?
Нет, самое время ей объявить о своем возвращении в Истинную Веру. Разве она сейчас не настолько богата, что ей ничего за это не сделают? Кто посмеет воспрепятствовать ей, сказать «нет»? В особенности теперь, когда за нею присматривает ангел-хранитель…
Агнес вглядывается в яркую линию берега, прикрыв ладонью глаза, надеясь вопреки здравому смыслу различить среди детей, осликов и вереницы купальных машин направляющуюся к ней высокую призрачную фигуры ее Святой Сестры. Но нет. Да и желать этого глупо. Одно дело, когда Святая Сестра выскальзывает из Обители и встречается с ней в лабиринтах Лондона, ведь даже Богу не всегда удается разглядеть все, что там творится, и совсем другое — Ее встреча с Агнес здесь, на фолкстонском пляже, где укрыться от Небесного надзора попросту невозможно…
Ах, и почему она не привезла с собой дневник? Оставила его дома из страха, что на него попадет вода, или еще по какой-то глупенькой причине… Будь дневник здесь, с нею, она могла бы полистать его и утешиться видом встречающихся на страницах следов от пальцев Святой Сестры. Ибо всякую ночь, едва лишь Агнес отходит ко сну, Святая Сестра читает ее дневник при свете Своего небесного нимба и напечатлевает на страницах едва различимые отпечатки. (Не потому, конечно, что пальцы Святой Сестры нечисты, о нет, — внутренняя сила Ее, вот что создает эти следы.) (И Агнес не воображает их, нисколько, потому что временами она засыпает, закрыв перед сном дневник, а утром находит его открытым — и наоборот.)