Было чертовски интересно наблюдать, как проявляется сущность каждой из них, когда проходил шок изумления. Клара сразу метнула в него подозрительный взгляд, поджала губы и испросила разрешения вернуться к миссис Рэкхэм. Роза сложила подарки аккуратной стопочкой и снова принялась внимательно следить за гостиной — все ли идет, как положено. Бедная Джейни не выпускает дары из рук и не отрывает от них глаз, ошеломленная их необычностью и намеком на то, что эта роскошь может пригодиться и такой простушке, как она. Тихоня Летти сложила свои сокровища в подол и изумленно озирается по сторонам, будто только сейчас поняла, что отныне ей уже не нужно больше ни о чем никогда беспокоиться. Хэрриет, недавно взятая на кухню, и прачка, ирландское имя которой Уильям не в состоянии ни написать, ни выговорить, едва скрывают нетерпение: им так хочется наброситься на шоколадные конфеты или пройтись по улице в новых лайковых перчатках. В отличие от них, кухарка (разумеется, далеко не девица) откровенно выказывает добродушное недоумение, будто говоря: Боже, зачем нужны такие вещи человеку моего возраста и положения? Но она польщена, Уильям видит это… Она ведь тоже женщина.
С Конфеткой было сложнее. Как вознаградить ее за все, что она сделала, не вызывая подозрений у других? Сначала у него была мысль отпраздновать второе, тайное Рождество наедине, в ее комнате, но ближе к празднику он решил, что риск слишком велик; дело не в том, что могут раскрыться их отношения, а в сложностях его жизни, которые не оставляют ему ни одной свободной минуты.
Нет, лучше воздать ей должное прилюдно. Но чем? Естественно, для приличия Конфетка тоже должна получить перчатки, шоколад, крючок для застегивания и веер, но что еще он может подарить ей, оценивая по заслугам ее уникальные качества и не давая при этом повода для пересудов? Этим утром перед рождественской елкой в присутствии всех домашних он с гордостью убедился в мудрости своего выбора.
Конфетка, получив из рук Летти таинственную коробку, удивилась ее размерам и тяжести, но когда сняла красную оберточную бумагу и извлекла на свет содержимое, широко раскрыла и глаза, и рот. («А, — подумал Уильям, — такую реакцию не подделаешь!») Стараясь сохранить невозмутимый вид, он наблюдал затем, с каким изумлением вглядывается Конфетка в кожаные переплеты томов Шекспира: трагедии в темно-коричневых с золотым тиснением, комедии — цвета умбры с черным тиснением, исторические хроники — в черных с серебром. Конечно, на книги смотрели и все остальные — неграмотные с непониманием, любительницы чтения с чувством, близким к зависти, но не совсем: что им за радость, если бы собрание сочинений Шекспира попало в их руки? И какой подарок был бы более разумным и оправданный, чем книги для гувернантки?
Конфетка, конечно, видит в этом совсем другое; у нее гортань перехватывает от чувств; она насилу произносит слова благодарности.
А что подарить Софи? Это еще более трудная проблема. После долгих размышлений Уильям решил, что нынче обычай вручать Софи подарок «от мамы» надо приостановить. В минувшие годы по праздникам и дням рождения этот маленький обман поручался Беатрисе Клив, и ребенок ни о чем не догадывался. В этом году есть несколько причин поступить по-другому: нежелание Уильяма обременять Конфетку еще и этим, решительное осуждение такой практики доктором Керлью, отсутствие Агнес на празднике, а также тягостное чувство, что Софи уже не в том возрасте, чтобы поверить в откровенную ложь.
Итак: никакого подарка «от мамы». Доктор Керлью заверил Уильяма, что со временем — когда Агнес вылечится — она подарит дочери нечто куда более ценное, чем самый нарядный рождественский дар. Может быть, и так; может быть… Но в то утро Уильям позаботился, чтобы Софи не испытывала недостатка в нарядных свертках.
В знак признания того, что Софи уже большая девочка, он купил для нее перчатки из свиной кожи — изящные миниатюрные перчатки, чтобы она почувствовала себя маленькой леди. Также она получила черепаховую щетку для волос, заколку для них же — из китового уса, зеркальце с ручкой из слоновой кости и замшевый мешочек, куда все это полагалось уложить.
Софи с изумлением и восторгом разглядывала подарки. Но ахнула она, когда открыла самую большую из коробок под елкой и оттуда появилась неземной красоты кукла. Ахнули все, кто был в гостиной — роскошное французское создание, одетое как на театральную премьеру, с алебастрово-блед-ной фарфоровой головкой, с искусно завитым париком, увенчанным шикарной шляпкой со страусовыми перьями. Нежно-розовое атласное платье (с вырезом более глубоким, чем у английских кукол), облегало осиную талию, широко расходясь книзу, где заканчивалось белой плюшевой оторочкой. И самое необычное — к туфелькам куклы прикреплены колесики, и ее можно катать по полу.
— Черт возьми, — с сожалением воскликнул отец Уильяма, — эта штучка классом выше дешевенького негритенка, которого я привез ей!
Однако у Генри Калдера Рэкхэма есть свой сюрприз за пазухой, — точнее, под стулом, откуда он и извлек цилиндр, завернутый в темную бумагу и обвязанный бечевкой (Уильям было подумал, что это бутылка вина). Старик вручил цилиндр Софи, как только девочка пришла в себя от отцовской щедрости.
— Тебе, дорогая, — объявил старик, — думаю, это придется больше по душе, чем та старая тряпка с чайного ящика…
Он удовлетворенно откинулся на спинку стула, наблюдая, как Софи распаковывает… подзорную трубу серо-стального цвета.
И снова слуги ахают и перешептываются в изумлении. Что бы это могло быть? Волшебная палочка? Калейдоскоп? Необычный футляр для вязальных спиц? Уильям-то сразу понял, что это за штука, но про себя подумал, что подзорная труба едва ли подходящий подарок для барышни. А когда ошеломленная Софи стала вертеть трубу в руках, заметил вмятинки и царапины на металле.
— Это не игрушка, Софи, — объяснил старик, — это инструмент высокой точности. Мне его доверил один путешественник, с которым я был знаком. Давай я покажу, как он работает!
Он на коленях подполз к Софи по ковру, засыпанному цветными лентами, и продемонстрировал возможности подзорной трубы. Через мгновение Софи уже наводила трубу на разные вещи; ее лицо то вспыхивало радостью, то морщилось от неудовольствия — когда в объектив попадал смазанный кусок обоев, или чей-то чудовищно увеличенный глаз — один только глаз.
А сам Уильям? Что получил он? Он силится припомнить… А, да: вязаная салфетка для сигарного ящичка работы Софи (если ей не помогала гувернантка, рукодельные таланты которой, судя по всему, оставляют желать лучшего) с изображением его собственного лица, скопированного непосредственно с обертки мыла Рэкхэм. О! Еще недорогие сигары, знак любезности отца. Вот и все его рождественские дары, помоги ему Господь! Дары жалкие, но такова судьба человека, у которого полон дом прислуги, один ребенок женского пола, был брат, рано отправившийся на тот свет, есть еще мать, изгнанная с позором, отец, не ведающий, что такое щедрость, двое старых дружков, которых он обидел, и жена, на которую нельзя положиться, пока она не спит. Пожалуй, во всей Англии не сыскать другого мужчину с такими проблемами. Бог даст, когда-нибудь они кончатся.