Вдруг мне вспомнился Вернон.
Верной, стоящий перед своей чудесной железной дорогой, занимающей целую комнату в особняке его отца. Верной на фоне миниатюрного Зефира.
Знаешь, что мне кажется?
Я вспомнил, как зажегся в маленьких окошках свет, как затеплились на улочках тоненькие спичечки-фонари.
Мне кажется, что когда ты найдешь “сову”, которая не пьет молоко, то найдешь и убийцу.
Я что есть силы надавил на тормоз. Неожиданность моего поступка изумила даже Ракету. Велосипед послушно замер у тротуара.
Он опять всю ночь слушал музыку по радио, сказала миссис Лизандер.
Я с трудом сглотнул. Ощущение было такое, что я только что проглотил несколько ложек сухого молока.
Иногда Франц почти до рассвета слушает иностранные радиостанции.
— О Господи, только не он, — прошептал я. — Ну почему им должен был оказаться док Лизандер?
Автомобиль промчался рядом со мной так близко, что едва не содрал мне с ноги кожу, потом резко свернул, перегородив мне дорогу. Это был темно-синий приземистый “шевроле” со здоровенной вмятиной на правом боку, ближе к капоту, и пятнами ржавчины, разбросанными вокруг вмятины, словно мертвые листья ядовитого плюща. На зеркале под лобовым стеклом болталась белая кроличья голова. Мотор под капотом “шевроле” фырчал и взрыкивал от клокотавшей энергии, переполнявшей его внутренности, и весь автомобиль имел какой-то неспокойный, дерзкий и драчливый вид.
— Эй, пацан! — крикнул мне из-за покрытого синим же мехом руля водитель. — Ты, что ли, Мэкинсоново отродье?
В голосе водителя бурлило неуемное раздражение, его красные от пьянства и беспутной жизни глаза были наполовину прикрыты веками — да что там говорить, это был сам Донни Блэйлок во всей своей мерзкой красе. Его физиономия была вся сплошь покрыта красными струпьями и пятнами раздражения, словно Донни только что тащили лицом по камням, густо напомаженные бриллиантином волосы свисали липкими сосульками.
— Я тебя запомнил, — хмыкнул он. — По халупе Сима. Маленький недоносок.
Я почувствовал, как Ракета подо мной задрожал. Неожиданно для всех нас велик рванулся вперед и гулко врезался передней шиной в борт “шеви”, как терьер, решившийся помериться силами с доберманом.
— Суешь нос куда не следует, — продолжил свою обвинительную речь Донни. — Какого хрена? А ведь нам пришлось из-за тебя подергаться, понял, стервец ты малолетний!
— Я не хотел ничего плохого, сэр, — отозвался я. Ракета чуть попятился и снова с размаху въехал в борт “шеви”.
— Нечего прикидываться “тише воды, ниже травы”. Большое Дуло будет рад повидаться с тобой, приятель. Хочет поговорить с тобой насчет носа, который ты суешь куда не следует, и твоего лягушачьего рта, который ты не знаешь, когда следует держать на замке. Давай-ка полезай в машину.
Если бы мое сердце смогло забыться хоть чуточку быстрее, то наверняка поднялось бы к самому горлу и выскочило изо рта на свет Божий.
— Я сказал, полезай в машину. Быстро.
Внезапно вскинув правую руку, Донни наставил ее в мою сторону. В руке Донни сжимал пистолет, дуло смотрело мне прямо в лоб.
Ракета снова налетел на “шеви”. Ракета спас меня тогда от Брэнлина, но против этого грязного, сильного и вонючего урода с пистолетом в придачу он ничего не мог поделать. — Сейчас снесу твою поганую башку к чертям, — угрожающе прорычал Донни.
Половина моего сознания была напугана до смерти, другая половина ничего не соображала от ужаса. Пистолетное дуло было огромным, как пушечный ствол. С таким было невозможно спорить. Аргумент был выше всяких убеждений. Когда я слезал с Ракеты и забирался в “шеви”, в голове у меня раздавался эхом предупреждающий крик мамы, но что я мог в тот момент поделать?
— Щас прокатимся, — бросил Донни и, наклонившись через меня — при этом обдав меня душным зловонием затхлого пота и самогонного виски, — крепко захлопнул дверцу с моей стороны. Потом нажал на педаль газа. Зарокотав по его команде, “шеви” перевалил через чей-то палисадник, вырвался на прямую и покатил по дороге. Я оглянулся на брошенного Ракету, который показался мне особенно маленьким и жалким. На заднем стекле “шеви” пластмассовая гаитяночка тряслась в танце живота.
— Сидеть тихо! — бросил Донни, и я не посмел его ослушаться, потому что пистолет сделал меня самым послушным мальчиком на свете. Подошва Донни крепче прижала педаль газа. Движок “шеви” взвыл, и мы кошмарным демоном пронеслись по Мерчантс-стрит и свернули к мосту с горгульями.
— Куда вы везете меня? — отважился я спросить.
— Скоро увидишь.
Стрелка спидометра приблизилась к шестидесяти милям. Мы пронеслись мимо горгулий, разинувших рты будто от удушья. Движок “шеви” завывал как буря, и на дороге, извивавшейся мимо озера Саксон, мы добрались наконец-таки до семидесяти миль в час. Я что есть силы вцепился в подлокотники, а Донни только ухмыльнулся. На полу автомобиля у меня под ногами перекатывались пустые бутылки, источавшие кислый и едкий запах самогонки, от которого у меня слезились глаза.
Лес по обе стороны дороги слился в две желтые стены, меж которыми передние шины “шеви”, визжа, закладывали вираж за виражом, следуя извивам пути.
— Я жив, мать вашу! — заорал Донни.
Может, и так, но лично мне он показался ходячим мертвецом. Его глаза налились кровью и заплыли, подбородок был покрыт неровным частоколом недельной щетины, его одежда была мятой и грязной, словно он не раздеваясь спал в ней несколько дней кряду, причем выбирая для этой цели исключительно курятники. Скорее всего он беспробудно пьянствовал несколько суток подряд.
— Я следил за тобой, ублюдок! — орал он мне в лицо. — Подстерег тебя! Да, сэр, старина Донни умеет красться как лис, если это ему нужно, если ему надо унести из курятника самую жирную цыпку.
Говоря это, он заложил такой крутой вираж, что мои глаза чуть не выскочили из орбит от ужаса.
— А этот сукин сын жирдяй говорит, что я придурок! Эта жирная задница еще не раз убедится, что, хитрее и умнее Блэйлоков в округе никого не сыщешь!
Пистолет, скорость и бродивший в крови самогон делали Донни в собственных глазах умнее да Винчи, Коперника и Эйнштейна вместе взятых, этаким самородным конгломератом всех земных гениев, скатанным заскорузлой скалкой домашнего хлебопека.
Не успел я глазом моргнуть, как озеро с гранитными утесами осталось далеко позади.
— Давай, давай, Большой Дик! — орал Донни, с визгом вписываясь в очередной поворот и лишь слегка касаясь ногой тормоза. “Шеви” замедлил ход ровно настолько, чтобы можно было свернуть направо с торной дороги на грязный проселок между деревьями. Донни снова дал газу, и мы стрелой пролетели пятьдесят ярдов, разделявшие Десятое шоссе и небольшой белый домик с крыльцом, закрытым раздвижными экранами. Я знал, что это был за домик. Под зеленым пластиковым навесом все так же стоял на приколе красный “мустанг”, но ржавый “кадиллак” куда-то пропал. Кусты роз по-прежнему были на своем месте, все в шипах и без единого цветка.