У самой скамьи с надеждой прыгал взъерошенный воробей, явно выпрашивая подношения. Афоня выгреб из кармана какой-то темный сор и щедро швырнул его под ноги. С радостным чириканьем попрошайка ухватил что-то и, отлетев в сторону, принялся усердно поклевывать.
— Может, ты плохо интересовался?
— Ты бы меня, майор, не учил, как спрашивать надо. В нашем деле следует проявлять такт, а то за лишние вопросы можно и без головы остаться. Но меня другое удивляет, гражданин начальник: все его точки работают как часы. Абсолютно никакого сбоя. Мне приходилось наблюдать, как после смерти хозяина точки мирно, безо всякой стрельбы уходили под нового владельца. А тут они работают, как и раньше, и за все это время не было никакого наезда.
— И что это значит?
Воробей доклевал соринки, слетал по каким-то своим делам и уже через минуту вернулся с целой стаей приятелей. Они весело прыгали под ногами, крикливо щебетали, требуя угощения, и, казалось, старались делать все, чтобы на них обратили внимание.
Афоня, порывшись, достал из другого кармана полгорсти семечек, ссыпал их на головы воробьям. На каждый взмах птицы реагировали бурно, мигом отлетая в сторону, словно подозревали, что их хотят ухватить за лапы. Удостоверившись в добрых намерениях людей, озорники вновь собирались к небогатой поживе.
— А то! Никто не верит в смерть Куликова! Слишком уж все это неубедительно. Все-таки Кулик — величина, и таких молчком не хоронят. В пользу моего предположения и еще один примерчик имеется. Тут трое молодых попытались на магазин винный наехать, что под крышей Кулика находится, так их изуродованные тела потом в каком-то овраге отыскали.
— А может, у него в бригаде вырос какой-то лидер, вот и держит всех в кулаке? — предположил Шевцов.
Афоня Карельский ответил не сразу.
— Команда у него сильная, спору нет. Чтобы такие точки удерживать, да еще в центре Москвы, так сказать, в самом хлебном месте, одной наглости будет маловато. Поверь! Но явных лидеров нет. Если бы такой появился, его свои бы заклевали. Никто из них даже близко не стоит со Стасем Куликовым, а он был настоящей фигурой. Всех держал во! — сомкнул пальцы в кулак Афоня. — И попробуй рыпнись. Голову оторвет махом!
— Понятно, — качнул головой Шевцов. — А если попытаться у бригадиров поспрашивать? Ведь кому-то они деньги все-таки отдают?
— Тоже верно, — лениво согласился Афоня Карельский. — Возможно, его братки чего-то и знают, но у них ничего не вытащить и клещами. Это народ тертый.
— И все-таки попробуй к следующему разу узнать, где находятся близкие кореша Куликова. Если он живой, так, может, он у них и отлеживается?
— Попробую, начальник, хотя я тебе уже сказал, что за подобное любопытство и голову могут отвернуть.
Однако расставаться Афоня не собирался. Такое поведение было не в его характере, чаще после подобных встреч он бежал от майора, как черт от ладана. А сейчас, уподобившись красной девице, упер глаза в землю и поднять не хочет.
— Что у тебя там еще стряслось, колись! — в раздражении произнес Шевцов.
— У меня к тебе просьба имеется, начальник, не знаю даже, как и начать.
— Говори без вступлений, в чем проблема?
Афоня обладал талантом влипать во всевозможные истории, и Шевцову приходилось постоянно подключать людей, чтобы выдернуть его из очередного дела. Интересно, что же приключилось в этот раз?
— Понимаешь, начальник, — наконец, осмелился поднять бледно-голубые глаза Афоня, — у нас тут компашка была. Ну, девочек вызвали, все как положено. Посидели, выпили, мне одна телка досталась, вот с такими буферами, — выставил вперед обе ладони вор, — сговорились за сотню баксов. Ну, я ее зажал в уголке и отодрал от души, — глаза его сделались озороватыми. — А потом сунул руку в карман, а у меня там всего двадцать долларов. Я ей их протягиваю. А она возьми и прошипи мне в лицо: если я остальные не отдам ей сейчас же, то заявление на меня в ментовку напишет, что я ее изнасиловал. Хотел я ей по роже звездануть, но, слава богу, удержался. Не мое это дело, с бабами воевать. Расстались как будто бы по-мирному, а потом оказалось, что она на меня, сучка, и в самом деле написала. Еще ее сутенер ко мне приходил, женишком представился, сказал, что процентики накопились. Хотел его по стене размазать, а из-за двери еще три рыла высунулись. Короче, майор, на счетчик меня посадили. И сам понимаешь, если к своим обращаться, тоже объяснять им трудновато будет: раз бабой попользовался, будь добр плати, а если денег нет, так и в дыру нечего было залезать. И расплатись, даже если на счетчик поставили. И потом, майор, пойми меня правильно, какой позор будет, если меня не за дело закроют, а за мохнатый сейф! Меня-то все человеком считают, а тут такое!
Афоня Карельский был расстроен искренне, даже голос его как-то изменился и перешел на страдальческий сип. Ситуация и вправду была нелепой: имея три судимости за грабеж, попасть за решетку по заявлению проститутки об изнасиловании.
— В каком районе заявление?
— В Краснопресненском.
— Ладно, придумаем что-нибудь, — пообещал Шевцов, скрывая улыбку. — У меня в этом районе кое-какие связи имеются, так что, думаю, сработает. С заявлением, правда, придется повозиться, бумага вещь серьезная.
— То есть? — непонимающе заморгал Карельский
— Подход к женщине надо будет найти, чтобы она переписала его, что ли. А может, ты женишься на ней, Афоня? Девушка, видишь, честная, не прощает бесчинства. Из вас очень хорошая пара получится. Да и хватит тебе ходить в холостяках, детишки пойдут, семьянином примерным заделаешься, — подмигнул Шевцов.
— Будет тебе, начальник, изгаляться, — в отчаянии бросил Афоня, явно не расположенный к шуткам. — Да мне допрос братва уже в КПЗ учинит, как это я такие уважаемые статьи поменял. И было бы на что! — в сердцах воскликнул он. — И вообще, как это можно за мохнушку садиться, когда с бабой за стакан вина можно договориться!
— Ну, это смотря какая баба! — возразил Шевцов. — Иная так может раскрутить, что без штанов останешься.
— Знавал я таких, — неожиданно сладко заулыбался Афоня Карельский, вспоминая о чем-то своем, а потом, добавив в голос жалости, продолжил: — Очень тебя прошу, начальник, уважь.
— Попробую помочь. У нас такие бабенки, как правило, на особом учете. Как она себя называла, не припомнишь?
— Марией назвалась… Фамилию ведь не спрашиваешь перед тем, как трахнуть.
— Это верно, — согласился Шевцов.
— Постой, кажется, ее одна из девиц Росомахой назвала. Я тогда сразу подумал, что очень на кликуху похоже, и сама она была такая, с огромной копной, крепенькая, злющая. Когда я ее насадил на хрящ любви, она меня за плечо цапнула, как зверек какой-то. Я тогда даже и не понял, с чего это она, со страха или от удовольствия. Так ты поможешь, майор, обещаешь?
— Сказал же! — чуть раздраженно отозвался Шевцов.