– Так из-за чего же ссора у них вышла?
Шелудько дал зуб, что не знает. Да и не ссорились они вовсе. Когда он спать ложился, все нормально было. Если потом ночью между ними что-то и случилось, так он не в курсе, потому что проснулся только от того, что Тараскин стал молотить в двери.
– Александр Пасечник принимал участие в драке против Тараскина?
Нет, замотал головой Шелудько, не принимал. Он вместе с ним проснулся и, похоже, полные штаны наложил от происходящего.
– За те два дня, что Пасечник был в вашей камере, они не конфликтовали с Тараскиным?
Шелудько сказал, что нет. Наоборот, Тараскин всех предупредил, чтобы этого беспонтового юнца никто не трогал. Сам же Шелудько получил кулаком в челюсть именно потому, что принял Грыжу и Беса за фраеров. Но как же их не принять, если они сами объявляться не захотели.
– Не нравится мне все это, Борис Антонович, – сказал Сыч, когда Шелудько увели. – И не дебилизмом тут вовсе попахивает, а умыслом.
– В смысле?
– В камеру к Тараскину сажают двух уголовников, которые вопреки обычаям ведут себя тихо и вообще хотят сойти за бытовиков. Тогда же к нему подселяют и Пасечника, хотя по логике они должны ненавидеть друг друга. А в одну из следующих ночей на Тараскина без видимой причины совершается нападение с холодным оружием. Я думаю так: его должны были убить, а вину свалить на Пасечника, у которого имелся мотив. Не получилось. Тараскин мог почуять что-то и держаться настороже. А уж потом, оказавшись в санчасти, решил бежать. Потому что не видел для себя другого выхода. Заказуха это, Антонович.
– Чья заказуха?
– Не знаю. Может быть, того, кто и Лапова с Пасечником приказал убрать. Возможно, думал, что смерть Тараскина еще больше следы запутает.
Школьный некоторое время переваривал слова Сыча, а потом сокрушенно покачал головой:
– Ну вот на фига мне все это надо! Так все было просто до твоего появления. Я уже и проект постановления прокуратуры накатал: сигнализацию исправить, решетки на окнах усилить, работников изолятора, допустивших халатность, выгнать в три шеи. А тут заказуха. И что мне теперь со всем эти делать?
Тараскина не поймали ни на первый день, ни на второй. Хотя нельзя сказать, чтобы старания силовиков пропали втуне. Результаты впечатляли. Была накрыта группа, заготавливающая и сбывающая анашу; разгромлено два наркоманских притона; предотвращено несколько краж и грабежей; в подвалах предназначенных под снос домов в разных концах города обнаружили два подпольных цеха по производству водочных изделий, склад с контрабандными сигаретами и один мумифицированный труп. Венцом проделанной работы стала поимка находящегося в международном розыске афериста-мошенника, известного милиции и Интерполу как Гоша Дворник. Последнее было записано в заслугу именно УБОПу, что не могло не радовать. Вот только человека, из-за которого и был весь сыр-бор, простыл и след.
В конце второго дня в милицию обратилась женщина, работающая кассиром на железнодорожном вокзале. По ее словам, около двух часов ночи Тараскин покупал в ее окошке билет на пассажирский поезд номер 353 до Львова.
– Я его очень хорошо запомнила. Он сказал, что у меня доброе лицо, – говорила кассир. – Это у меня-то, после стольких часов дежурства?! Да я передушить готова всех этих пассажиров. Едут и едут. Чего, спрашивается, дома не сидится? Ясно, зубы заговаривал, чтобы я чего не заподозрила.
Слова женщины подвергли сомнению: как-то не очень верилось, что через какой-нибудь час после побега Тараскин вместо подвала или чердака вот так запросто появился на глазах у широкой публики, да еще и вздумал говорить кассирше любезности. Однако всех служащих вокзала опросили, а также проверили записи, сделанные вокзальными камерами наблюдения.
Была получена четкая картинка с камеры кассового зала. Очень похожий на Тараскина человек шел от расписания движения поездов к выходу. Правда, на одном плече у него висела то ли сумка, то ли дорожный рюкзак.
Еще одним серьезным свидетелем стала продавщица аптечного киоска, находящегося в зале ожидания.
– Он, – кивнула она, глянув на снимок. – Остальное тоже совпадает, как в вашем описании. Синие джинсы, черный свитер с серебряной ниткой, кроссовки. Светлый шатен, нос слегка набок, рост выше среднего. Небритый. Да он это, точно вам говорю.
– Что он покупал у вас?
– Бинты, три или четыре упаковки пластыря и мазь «Спасатель» для заживления ран.
После этого отпали последние сомнения. Беглец был на вокзале и даже как белый человек купил билет в купейный вагон.
Последний факт почему-то очень развеселил майора Сыча.
– А ты что думал, Тарас будет тебе в вагоне с углем трястись? – говорил Сыч в телефонном разговоре с майором Голобобовым. – Это ваши люди на такси в булочную не ездят. А наши не только в булочную – и куда подальше могут.
– Иди ты сам куда подальше, – огрызался Голобобов. – Я вообще не понимаю, чего ты веселишься. Тебе вон выговор светит, или вообще попрут с должности, а ты ржешь как конь.
– Можно подумать, тебе не светит.
– А мне-то за что? У меня косяков в роботе нет.
– Ой, Виталик! Ты не задавался вопросом, откуда у Тараскина рюкзак и деньги на билет?
– Мало ли. Дал кому-то по морде по дороге на станцию.
– Я проверял оперативку. Заявлений о гоп-стопе в том районе не было.
– Ну, может, пьяного какого тряхнул, который утром ничего не вспомнил.
– Да ты сам как пьяный. Ничего не помнишь. Когда ты свое образцовое задержание проводил, какие вещи у Тараскина с собой были?
– Сумка кожаная небольшая, – ответил после паузы Голобобов. – Что-то среднее между барсеткой и портфелем.
– И по-твоему, он с одной барсеткой за границу собирался ехать?
На другом конце повисло молчание.
– То-то! – воскликнул совсем уж обрадованный Сыч. – Это его собственный рюкзак. Он его в камере хранения оставлял. И ты при задержании обязан был об этом подумать. Так что готовь вазелин, Борисович!
Масштабные облавы и прочесывание города были прекращены. Поиски передвинулись в западные области.
– Поближе к границе, сволочь, рвется. Ничего, теперь ему кислород-то перекроют. И дня не пройдет, как его схватят, – пророчествовал Таратута на утренней планерке. – Жаль, конечно, что это будем не мы.
Сыч промолчал, думая, что этим своим молчанием совершает должностной проступок. Он-то прекрасно помнил, как в прошлом году они с Тараскиным, вычисляя одного злоумышленника, работали с вокзальными камерами наблюдения. Тарас прекрасно знал как их расположение во всех залах, так и слепые сектора. И если уж он и засветился перед объективом, то только потому, что сам этого хотел. Вывод: город Львов со всеми прилегающими к нему территориями – самое последнее место, где Тараскин объявится в ближайшее время.