– Урок номер два: если вам нечего сказать, не говорите вовсе. Не пытайтесь приступом красноречия замаскировать незнание предмета. Если вам тяжело писать о соломенных крышах, ирисовых полях, буржуазных интерьерах и нормандской мебели, не делайте этого. Смиритесь с тем, что это – не ваше. Пишите о том, к чему лежит душа. Первостепенное значение имеют стиль и структура, а великие идеи – это так, пустяки.
С этого момента слова из пухлых ангелочков, парящих в недоступных эмпиреях, превратились в мощные отмычки для сундучков с драгоценностями.
Благодаря этой женщине, которая обращалась ко мне на «вы» и не позволяла себе ни властного тона, ни снисходительного заигрывания, я научилась разбираться в собственных мыслях, желаниях, ощущениях. Я научилась формулировать свои идеи, говорить от первого лица, выражать собственную точку зрения. Так я обзавелась своим загончиком, своим личным пространством, закрытым для других, который ни на что бы не променяла. Я с редким усердием его обрабатывала, с наслаждением пахала и сеяла.
Жизнь стала пробиваться изнутри, подготавливая почву для будущих вопросов и ответов, надежд и свершений. Внутри меня зарождалась личность, знакомство с которой мне еще предстояло. Я знала, что впереди нелегкий путь, и это меня не пугало.
Сначала она просто ждала его, открытая и улыбчивая. Она была уверена, что встретит его с минуты на минуту. Он мог показаться из-за угла, окликнуть ее в аптеке или в одном из баров, куда ходили только иностранцы. На всякий случай она постоянно улыбалась, надевала свои любимые платья, проводила по губам помадой, водружала на тщательно причесанные черные волосы большую соломенную шляпу, украшала запястья браслетами, шею – ожерельем, выставляла на всеобщее обозрение загорелые руки и длинные смуглые ноги.
Она ждала.
Она вела уроки, держалась с достоинством, читала ученикам «Хайди», с отсутствующим видом рассказывала им о заснеженных вершинах и домиках с резными карнизами, нетерпеливо поглядывая в окно. Она выучилась игре в бридж и стала посещать один из местных клубов, где, к своему глубокому разочарованию, обнаружила только стариков и старух с выцветшей от палящего солнца кожей, которые ругались после каждого хода и по многу раз разбирали сыгранную партию. Женщины были до неприличия накрашены, носили перстни размером с увеличительное стекло и очки, за которыми проглядывали маленькие ястребиные глазки. Мужчины страдали простатитом и хлебали виски. Их разговоры ее совершенно не трогали, она без конца просчитывала в уме свои шансы. Она была красива, очаровательна – зрелая женщина в самом расцвете сил. Судьба сыграла с ней злую шутку, толкнув на брак с недостойным человеком, и, таким образом, осталась ей должна. Ее страданиям не было предела. Она была рождена, чтобы достичь невиданных высот, а вынуждена была довольствоваться малым. Она страдала от того, что дом был слишком тесным, обстановка слишком скромной, от того что ей приходилось делить с сыном единственную в их жилище кровать, что комары мешали ей спать и портили цвет лица, что жалованье было маленьким, а навязчивые коллеги обращались с ней слишком фамильярно, делились своими жалкими мечтами, низкими амбициями и мелочными интересами.
Иногда она просыпалась среди ночи в холодном поту, с бьющимся сердцем и хваталась рукой за горло, будто кто-то пытался ее задушить. А что если гадалка ошиблась? Вдруг она напрасно потратит последние годы своей женской привлекательности на этом странном острове, где американцы встречались, прямо скажем, нечасто? Сколько она ни оглядывалось, ей так и не удалось обнаружить в поле зрения хотя бы одного. Французов было хоть отбавляй. А вот американцев…
Чтобы хоть как-то утешиться и наполнить жизнь смыслом, она принялась копить деньги. Она так сильно ограничивала расходы, что порою умудрялась за выходные дни не потратить ни франка. Они с братом автостопом доезжали до пляжа, обедали бананом и кукурузно-рисовой кашей, ложились на полотенца и засыпали. Каждый мечтал о своем. Мать разглядывала отдыхавшие по соседству семейные пары, мысленно угадывала содержимое дамских сумочек и мужских кошельков, живо воображала себе их прекрасные начальственные дома с прислугой, белыми скатертями, музыкой, свечами и просторными верандами, где гости со смехом потягивали коктейли и обсуждали предстоящее возвращение на материк. Невольно перескочив на сына, ее взгляд затуманивался. Почему он так походил на своего отца? Почему все ее дети выросли похожими на шарлатана, сломавшего ее жизнь? Она отталкивала от себя его локоть, раздраженно отворачивалась, чтобы не видеть его профиля, большого рта, длинного носа, до обидного напоминавших черты человека, которого она называла теперь не иначе как цыган. Ее сын давно вышел из младенческого возраста и стал мужчиной. У него была та же походка, тот же смех. Он так же издевался над ее серьезностью, упрекал за отсутствие чувства юмора. Вылитый отец. Она перестала ему доверять, прятала от него свои сбережения, без конца перекладывая их с места на место.
Она была создана для иной жизни, призвана блистать на светских раутах, роскошно одетая и усыпанная бриллиантами, в сопровождении высокопоставленного супруга. Она всегда это знала. Она была второй Скарлетт О'Хара. В единственный год ее студенчества сокурсники рьяно боролись за право сидеть с нею рядом. Все юноши крутились вокруг нее. Она могла выбрать любого: самого перспективного, самого богатого, самого привлекательного. Ее жизнь могла бы обернуться головокружительным танцем, а не ожесточенной борьбой. Она оказалась матерью-одиночкой, вынужденной кормить семью. Без денег, без связей. Какая жалкая участь! Эта мысль приводила ее в бешенство. Она тряслась от безудержного гнева, злилась на весь мир, на всех тех, кто не оправдал ее ожиданий, обманул ее надежды. Все мужчины – бездарные нерешительные трусы. Конечно, четверо детей – это не подарок! Они наслаждались ее обществом, а в последний момент отступали, попросту сбегали. Четверо детей!
Однажды мать прочла во французской газете длинную статью о своей гадалке. Та вдруг стала знаменитостью, распрощалась со своей невзрачной двухкомнатной квартиркой в восемнадцатом округе и брала со своих клиентов по тысяче франков за полчаса. У нее консультировался весь Париж. Желающим приходилось ждать по два-три месяца. Мать воспряла духом: в тот вечер они с братом отправились ужинать в ресторан.
Она ждала уже целых два года… Осталось потерпеть совсем немного. Гадалка посулила ей идеального мужчину, мужчину, о котором можно только мечтать. Игра стоила свеч.
– Чем ты думаешь заняться в будущем? – С очаровательной улыбкой спросила она у сына, который сидел напротив, положив ногу на ногу, уперевшись локтем в колено и уткнувшись подбородком в ладонь. В точности как отец.
– Я хочу рисовать… Подамся в Академию Изящных Искусств…
– Еще чего, – перебила она, – тоже мне, профессия. Ты станешь фармацевтом, ветеринаром или дантистом.
– Как сынок Армана?
– Опять ты об этом? Сколько можно вспоминать эту старую историю? Такое случается со всеми девчонками. Когда мне было тринадцать лет, меня тоже преследовал один тип, бросался на меня на выходе из школы в пальто на голое тело и совал под нос свою штуковину. Я рассказала матери, а она в ответ пожала плечами и посоветовала обходить его стороной. Она и не думала за меня переживать, и ничего, я сама разобралась. От этого еще никто не умирал!