— Полагаю, мы все должны присоединиться к комманданту, — внезапно сказала она, — нельзя, чтобы он пил в одиночестве. Малыш, наполни все стаканчики для портвейна.
Майор недоумевающе посмотрел на нее.
— Все? — переспросил он.
— Ты слышал, что я сказала, — подтвердила миссис Хиткоут-Килкуун, переводя осуждающий взгляд с майора на полковника и обратно. — Все. Думаю, в честь нашего гостя мы должны выпить за южноафриканскую полицию.
— Черта с два буду я пить полный стакан шартреза за что бы то ни было, — изрек полковник.
— Я вам никогда не рассказывала, как Генри провел войну? — спросила миссис Хиткоут-Килкуун сидевших за столом. Полковник побледнел и поднял свой стакан.
— За южноафриканскую полицию, — поспешно поддержал он.
— За южноафриканскую полицию, — торжествующе повторила миссис Хиткоут-Килкуун и внимательно проследила за тем, чтобы полковник и майор Блоксхэм выпили свои стаканы до дна.
Совершенно не видя и не понимая происходящего и потому пребывая в счастливом неведении, коммандант сидел и улыбался. Так вот как англичане проводят свое свободное время, думал он, и чувствовал себя столь же прекрасно, как в собственном доме.
После того как был произнесен тост и все выпили, наступила полная тишина: каждый сидел и думал, что натворит стакан шартреза с его почками. Коммандант Ван Хеерден встал.
— Я испытываю огромное удовлетворение от того, что нахожусь сегодня здесь, в этом прекрасном обществе, — сказал коммандант, выдержал паузу и посмотрел на сидевших за столом гостей, которые помутневшими глазами уставились в ответ на него самого.
— То, что я собираюсь сказать, возможно, удивит некоторых из вас. — На противоположном конце стола полковник Хиткоут-Килкуун прикрыл глаза и вздрогнул. Если тост комманданта окажется сродни его вкусам в одежде и вине… бр-р, даже страшно подумать! Но в этом случае полковник оказался приятно удивлен. — Как вам известно, я африканер, — продолжал коммандант. — Или, как говорите вы, англичане, — бур. Но я хочу, чтобы вы все знали: я восхищаюсь англичанами и хочу предложить тост за Британскую империю!
До полковника не сразу дошел смысл сказанного коммандантом. Он удивленно открыл глаза и с еще большим удивлением увидел, что коммандант держит бутылку бенедиктина и сам наполняет из нее стаканы сидящих за столом.
— Ну что же ты, Генри, — сказала миссис Хиткоут-Килкуун в ответ на умоляющий взгляд полковника, — за Британскую империю!
— О Боже, — простонал полковник. Коммандант разлил ликер и поднял свой стакан.
— За Британскую империю, — повторил он и опорожнил стакан, а потом зло уставился на полковника, который только пригубил из своего стакана и теперь не знал, как поступить с остальным.
— Ну что же ты. Генри, — снова сказала миссис Хиткоут-Килкуун. Полковник допил свой стакан до конца и обмяк на стуле.
Коммандант испытывал прилив настоящего счастья. Чувство некоторого разочарования, омрачившее было начало вечера, теперь почти исчезло. Исчезла и Маркиза. Мужественно попытавшись что-то сказать напоследок, она сумела произнести только в очередной раз «дорогой…» и сползла под стол — впрочем, и тут выдержав до конца присущую ей элегантность. Вскоре и у других гостей стали проявляться последствия преданности комманданта Ван Хеердена Британской империи. Воспользовавшись этим, официант — по всей видимости, стремившийся пораньше отправиться спать, — решил ускорить процесс и подал одновременно поднос с сыром и сигары.
Полковник Хиткоут-Килкуун вознамерился поправить его.
— Сыр и сигары не сочетаются друг с дру… — проговорил он и вдруг, шатаясь, поспешил выйти из комнаты. С его уходом вечеринка распалась сама собой. Толстяк заснул. Майору Блоксхэму было плохо. А миссис Хиткоут-Килкуун прижималась к комманданту уже не только ногой, но всем, чем могла. «Возьми меня…» — пробормотала она и упала ему на колени. Коммандант с нежностью посмотрел на ее локоны, седина в которых была подкрашена до синевы, с непривычной для себя галантностью поднял ее голову со своих колен и встал.
— Пора спать, — сказал он и, аккуратно подняв миссис Хиткоут-Килкуун со стула, понес ее в спальню. Следом за ним шел зулус-дворецкий, по-видимому, заподозривший что-нибудь недоброе в намерениях комманданта.
Когда Ван Хеерден опустил хозяйку дома на постель, миссис Хиткоут-Килкуун улыбнулась во сне.
— Не сейчас, дорогой, — пробормотала она. Видимо, ей что-то снилось. — Не сейчас. Завтра.
Коммандант на цыпочках вышел из спальни и отправился поблагодарить хозяина дома за прекрасный вечер. Однако в столовой полковника не было, а остальные члены «клуба Дорнфорда Йейтса» лежали неподвижно — кто на столе, кто под ним. Только майор Блоксхэм подавал некоторые признаки жизни, однако признаки эти были таковы, что вступить с ним в разговор было бы невозможно.
Коммандант попрощался на африкаанс, в ответ на что из майора вырвался новый фонтан. Окинув взглядом комнату, коммандант вдруг заметил какое-то движение под столом. Некто явно пытался привести в чувство Маркизу, хотя коммандант и не понял, почему для этого понадобилось снимать с нее брюки. Приподняв край скатерти, коммандант заглянул под стол и встретился с чьим-то взглядом. Увидев это лицо, коммандант внезапно почувствовал себя плохо. «Похоже, я крепко перебрал», — подумал он и, отпустив скатерть, поспешно вышел из комнаты, на ходу припоминая, что он слышал о симптомах белой горячки. В саду к треску цикад время от времени примешивался звук щелкающих ножниц полковника, однако коммандант не обратил на это внимания. Перед его мысленным взором стояли глаза, уставившиеся на него из-под скатерти. Два маленьких, круглых, блестящих, как бусинки, глаза и противное, отталкивающее лицо. Это было лицо констебля Элса. Но ведь констебль Элс мертв! «Скоро мне уже начнут мерещиться розовые слоны», — с ужасом подумал коммандант, забираясь в машину. Назад, к себе в санаторий, он ехал крайне осторожно, а добравшись до своего номера, постарался выпить как можно больше этой отвратительной воды, чтобы хорошенько прочистить желудок.
Но не только у комманданта Ван Хеердена появилось в тот день ощущение, будто он страдает галлюцинациями. Рвение лейтенанта Веркрампа, ставившего своей целью вырвать из политической жизни с корнем любые подрывные силы, привело к появлению в Пьембурге новой и очень странной вспышки насилия, на этот раз охватившей улицы самого города. Первопричиной этой вспышки и на сей раз стал слишком изощренный способ связи, избранный шефом госбезопасности для сношений с его тайными агентами.
Агент 628 461 по четвергам должен был оставлять свои донесения в тайнике, устроенном в птичьем заказнике. Точнее, тайником служил мусорный контейнер, расположенный около вольера для страусов. Со всех точек зрения выбор места был оправдан: выбрасывание чего-либо в контейнер ни у кого не могло вызвать подозрений, а с другой стороны, сотруднику службы безопасности, одетому под бродягу, было бы легко, покопавшись в контейнере, извлечь из него донесение. И вот каждый четверг по утрам агент 628 461 неторопливо прогуливался по птичьему заказнику, покупал брикетик мороженого, съедал содержимое — якобы наблюдая в это же время за повадками страусов, — заворачивал в оставшуюся липкую серебряную обертку свое донесение и опускал его в контейнер для мусора. А после обеда возле мусорного бака появлялся констебль Ван Руйен, одетый в отрепья и с пустой винной бутылкой в руках. Он внимательнейшим образом обследовал бак, но тот неизменно оказывался пуст. Никому ни разу не пришло в голову, что опущенное в тайник донесение за время между моментом, когда оно было там оставлено, и приходом констебля могло быть извлечено из контейнера кем-то еще. Агент 628 461 не знал, что оставленное им сообщение не обнаружено. А констебль Ван Руйен и не подозревал о существовании агента. Он знал лишь одно: лейтенант Веркрамп приказал ему принести из бака все серебряные обертки от мороженого; но таких оберток в контейнере постоянно не оказывалось.