Свиридов не появлялся. Заборов спал, расставив раскладушку поперек двери. В третьем охраннике я угадал разжалованного губернатора, он не заходил в палату, будто стыдился.
Уснули – разбудили гудки, автомобиль. Я вышел на балкон. Далеко у ворот ходил часовой, другой подсыпал песка на дорожку. Автофургон «Молоко» виднелся на углу санатория. Буфетчицы в расстегнутых пальто снимали железные ящики с бутылками и спускали вниз, на кухню, по настилу. Пожарная лестница обрывалась в метре над фургоном. Половина шестого. Я собрал из снега мокрый пирожок, надо дождаться водителя.
– И так кашляешь, – пробурчал Заборов, но не вылез.
Буфетчицы довыгрузили, прокричали в кухню и ушли. Спустя минуты две появился водитель, складывая бумаги. Две минуты. Завел, часовой загодя распахнул ворота и не остановил. Две минуты машина стоит пустая.
Старый прочел давнишние газеты, включая прогнозы погоды, начал читать надписи на горчичниках. Заборова сменил свергнутый губернатор, он дал Старому польский детектив, Старый читал, просыпаясь, когда книга падала ему на лицо. Мы с Шестаковым взялись заклеивать окна.
Я окунал брусок мыла в кастрюлю с водой, гладил им бумажную ленту. Он осторожно налепливал ее, обрывая лишнее. Без ваты. Но в два слоя. Шестакова подстригли, виски и затылок, он походил на смирного пьяницу – в коротковатой армейской рубахе, боязливый, молчком, слезящиеся глаза. Мы закончили, он не замечал, стоял на подоконнике и чему-то улыбался.
– Вы что?
– А? Виноват. Нет, ничего. – Причмокнул. – До чего ж жирную сметану беременным возят. И свежая!
– Издалека?
– Любовский молокозавод. И мне перепало, буфетчица налила почти стакан. Попросите, может, и вам? Только не говорите, что я сказал. Им каждый день возят.
– Старый, пойдем в туалет.
Шестаков не пошел с нами – подсел к беременным, к телевизору. От окна в туалете до пожарной лестницы легко достать. Только задвижки присохли, чем-то тяжелым подбить. Есть шкафчик. Можно привалить дверь.
– Что ты хочешь мне сказать?
– Старый, пора дергать отсюда. Пару дней поваляться и дергать. – Я изложил: автомобиль, лестница, ворота. – Лишь бы выехать из города.
– Догонят.
– Войска наверняка стоят не сплошь, а вокруг объектов. Они не могут замкнуть район, идет же Симферопольское шоссе, ветка на юг, они забоятся слишком светиться. Нельзя делать, как они хотят.
– Точно знаешь, что они хотят? Вот видишь… Я не из-за денег. Есть ли смысл? Мы все равно не успеем до событий, крыс пожгут. Рано или поздно нас отпустят – тогда забьем в колокола. Хотя как хочешь. Попробуем. Только не волочи ноги.
Нас дожидался Свиридов.
– Собирайтесь. Женихи.
Под снегом едва угадывались летние места. Ветер проносился по площади широкими языками, я поймал под ногами листок бурый, как старый рубль.
Повстречался солдат – петлял, нагибаясь и разметая снег рукавицей.
– Чего?
– Да листок, товарищ прапорщик. Говорят, на площади видели.
Свиридов показал мне: отдай.
Солдат спрятал лист в рукавицу и почесал к гостинице, скликая товарищей свистком, они набухали из тьмы и подстраивались за ним в две колонны.
Свадьбу справляли в кафе, в злосчастном подвале – музыка громко, столы расходились и заворачивали. С нашего края жениха и ничего такого в белом платье не видать. Я прикинул и сел напротив Старого; когда пьем, Старый бледнеет, я краснею – глупо сидеть рядом. Неслось к концу, пьяно, без тостов – народ, жар, пляски: нарядные бабы перед нами расчистили объедки и принесли угощение. Рядом увидел Ларионова, он много ел, голодно катая кадык.
– Подлая ваша жизнь, – пожалел архитектора Старый. – Подсадили. Проверяют. И нужно сидеть.
Ларионов, разжевывая, рывком расстегнул пуговицу под галстуком.
– Ребята, вы наливайте, закусывайте. Не надо на людей кидаться, – посоветовал официант.
Так и делали, дожидаясь своей доли, работа кончилась. Старый напевал, я притоптывал. В спину толкали танцующие задницы. Тесно.
– Ты знаешь… – Старый налег на стол и позвал ближе, я – нос к носу, он затвердил с сонной медлительностью и добротой: – Послушай. Но я бы не хотел так просто оставить этот город.
– Я тоже думаю.
– Мы их научим! Ага-а, появился наш ублюдок.
Наряженный, как сорока, распахнутый Губин прорывался меж объятий и похлопываний в нашу сторону. Чокался, пританцовывал, упал на стул, протянул обе горячие руки.
– Мужики! Пусть мир. Не замышляйте на меня.
– Урод, – ответил Старый.
– О-о… – Витя заметил опустошенность посуды и руки спрятал.
– Вить, а почему назвались «Крысиный король»?
Витя сложил салфетку уголком, квадратом, скатал трубочкой и пожаловался в сторону:
– Добрая. Послала, говорит, надо по-людски, в такой день! По-людски? Да на хрен вы мне сдались? Вот ты?! – Он хватанул меня за руку, я едва удержался на стуле. – Ты не все знаешь! Моряк подсказал. У них на корабле поймают пяток крыс и запирают в стальной ящик. Жрут друг друга, остается один, кто всех. Называется крысиный король. Когда его отпускают, стая прыгает от него в море.
– А, вот почему…
– Вам ясно, почему я вас обошел? Свежие глаза! Вы жизнь копали и не видите, что нашли, – зрение в подвалах ослабело. Я вижу! Вы прошлое. Для вас крыса – временный недостаток свободы, следствие железных дорог. Еще ж недавно жили без крыс! Вам кажется, ежели поднатужиться, так сказать, – он хихикнул, – миром взяться, то можно очистить, да? Нельзя! Я знаю языки, я много читал, любой западный учебник по дератизации начинается: «Бороться с крысами необходимо. Победить крыс невозможно». На Западе давно не борются. Держат чистыми отдельные богатые дома. У нищих зачем убивать? Убийства улучшают породу. Выживут сильнейшие, одна пара за жизнь наплодит триста пятьдесят миллионов. Оставим их, им видней, сколько их надо. Крыса не родит больше, чем может прокормить.
– Вы, оказывается, много читали.
– Так мир?
– Пошел ты. – Старый задумался: куда? – допил. – Пошли. – Забрал со стола непочатую бутылку. – Поздравляем!
– Погодь, Виктор Алексеич, ты не понял про крысиного короля. Что моряк наплел, способ в научной литературе называется «натренированный на победу боец». Этот крысиный король – натренированный на победу боец. В питомнике короля натаскивают жрать больных и подавленных, только падаль он может мочить, он других не видел. Он король поначалу, кидается на всех, но только до первого бойца. Или до подходящей самки. И тогда становится мертвым или обычным. Вот таким. Желаем счастья.
Шестаков стерег наши бушлаты под вешалкой, украдкой погладил мне локоть.