9 апреля. Москва
Голубчик мой милый, вчера я пришел домой растаявшим от нежности к Вам (они пока еще ходят на свидания). Ни читать, ни работать я не стал, а завалился спать и, прежде чем уснуть, вспоминал Вас, Ваше милое, дорогое лицо и пожалел, что мало пробыл с Вами. Целую Вас нежно, моя милая и родная. Скучаю без Вас каждую минуту. Ваш Д.
20 апреля. Москва
Меня иногда подолгу одолевают мучительные колебания по поводу наших отношений (так всегда и бывает). Это не колебания неуверенности или малодушия, это понимание того (хочется бросить и страшно потерять), что если бы нам почему-либо пришлось расстаться, то мне пришлось бы затратить на это слишком много душевных сил. Но я совершенно не хочу, чтобы так случилось.
Все лучшее, что осталось во мне, – все это Ваше и принадлежит Вам полностью (вот все и сказал).
24 мая. Сочи
Если бы ты сейчас была здесь – твоей целомудренности угрожала бы большая опасность (уехал в санаторий, не сказав главных слов, хорошее питание, жаркие постели, хочется трахаться, а кажется: разгорается любовь – и ты наряжаешь ее, как елку, своими придумками…). Прижать тебя всю, всю к себе, целовать твой рот, твою милую, милую, милую, милую нежную грудь (все показала перед отъездом, застолбила участок), смотреть в твое побледневшее лицо, в потемневшие глаза, чувствовать тебя, как часть самого себя, тысячу раз перецеловать твои маленькие розовые ухи, шею, глаза…
К моменту получения этого письма ты уже, вероятно, была у врача, да и двадцать пятый день уже пройдет к этому времени (и даже так! хитрая девка…) – жду от тебя самых подробных сообщений…
26 мая. Сочи
Дорогая моя Валюша!
Если ты бросишь меня, я уже никогда не смогу полюбить кого-нибудь так же, как тебя (обезумел).
P.S. Меня вдруг пронзила дикая ревнивая мысль: ты написала, что верна мне потому, что очень устаешь и нигде не бываешь. И ни слова не сказала, что верна мне потому, что любишь (а кому ты писал? ты писал самому себе!). Я бросился к своим письмам, перечел их и не нашел ни слова о том, что любишь меня. Только раз ты называешь меня любимым и один раз говоришь «хочется любить тебя» – а хочется обычно того, чего нет. Вот это здорово! А я расписываюсь в своих чувствах! Помоги мне разобраться в этом.
28 мая. Сочи
Ничего я не хочу больше, чем говорить с тобой, целовать, гладить твои волосы и опять целовать и целовать тебя. Мы с тобой шли бы к морю слушать прибой или в горы – там масса зелени, цветов, пахнет свежим сеном, летают светлячки – ты подумай только, радость моя (сорок лет, красный командир, как же любил он Петрову! что говорил ей молодым еще голосом в китайских степях и полупустынях, в садике при посольстве, на теннисных кортах – и как быстро надоел!), бродить с тобой по этим местам, держать за руку.
Как странно сложилась наша любовь (встала и пошла за ним в комнату), Валюша!
Сначала простая заинтересованность, потом поцелуи, они пришли раньше влюбленности (Уложила… Не надо так говорить, пожалуйста, вдруг из тьмы сказала секретарша, Боря, или пускай идет отсюда на хрен или молчит), потом все растущее чувство (за себя, во всяком случае, ручаюсь) – я так тоскую без тебя.
Целую тебя от всего сердца, твой Д.
P.S. Извини, что пишу мелко. Нет бумаги, этот лист я опять вырвал из книги.
29 мая. Сочи
Дорогая Валюша! Я не считаю, конечно, что на всякую фразу в моих письмах ты должна отвечать. Но вопросом может считаться и фраза, которая не заканчивается вопросительным знаком. В моих письмах был один, если не бояться громких выражений, крик души, и не услышать от тебя ни слова в ответ было бы немного грустно (вот ты и задумался первый раз о причинах ее глухоты…).
Насел фоторепортер ТАСС, обещал тиснуть в местную газету «орденоносцев на отдыхе». Между прочим – при съемках наши девушки (я сидел на лестнице ниже них) заявили, что у меня голова седая и что я уже старик. Поздравляю тебя с выбором!
Местный прекрасный пол считает меня «очень интересным», а две представительницы его готовы хоть сейчас пасть жертвами моей страсти (одна очень недурна – голубоглазая, блондинка с рельефным бюстом и осиной талией (вот и трахал бы ее, вот бы и трахал, а теперь она старуха или сдохла давно!), но я – ноль внимания, и никого мне не надо, кроме дорогой, славной Валюши, которую люблю и за редкие письма которой так сержусь.
Твой Д.Ц.
1 июня. Сочи
Дорогая и родная моя Валюша (вломила за «осиную талию» и «рельефный бюст»?)! Будем помнить только одно – мы любим друг друга, мы будем жить вместе (готов, и с ужасом будешь ждать ответа) и никогда не будем разлучаться.
Прости, что причинил тебе страдания, не со зла, не умышленно… иногда не справляются мои нервы и выбивают из колеи.
2 июня. Сочи
Валюша, я не понимаю, получила ли ты мое письмо, в котором я вполне определенно предлагаю тебе «руку и сердце» (она не врубилась!) и открываю тебе двери моей скромной обители (не поймет, для нее ваша квартира – хоромы!)?
Глупая ты моя (второй проблеск сознания), дорогая дурочка, имей обыкновение отвечать хоть на некоторые самые конкретные мои вопросы.
Целую и обнимаю родную подруженьку 100000000000000000000000000 (двадцать шесть нолей) раз и не плачь больше, родная моя. Читая твое художественное описание всхлипываний, я чуть было сам не пустил слезу! Если б ты знала, Валя, какого сентиментального идиота ты выбрала себе в спутники жизни!
Заботиться о тебе для меня непреодолимая потребность. Когда я получил твое пресловутое письмо об ожиданиях, я все время жил под впечатлением его! Твоя фраза о том, что быть в этом положении тебе трудно без меня, показалась какой-то особенно трогательной и милой (любой другой заметил бы шантаж).
3 июня. Сочи
Так вот, прелестное дитя мое, время скачет семимильными шагами (читает западный роман и обезьянничает интонацию, как всякая впечатлительная натура), через семь дней я уже выезжаю отсюда в Москву для того, чтобы отнять у тебя всю нежность и ласку, которые живут в твоем сердце двадцатилетней влюбленной (понеслось). Ты, которой скоро будет принадлежать милое имя жены моей, никогда не должна отрекаться от нежной страсти Возлюбленной (я знаю, ты не любишь слово – любовница (еще бы, только замуж), пусть даже с большой буквы), ибо та жена, которая в объятьях мужа не кипит сама этой страстью и не рождает в нем ее, скоро увидит, как тухнет и гаснет ни с чем не сравнимая радость обладания любимым.
Будет ли у нас так, что даже одно воспоминание о таких днях, месяцах, годах будет озарять нашу дальнейшую жизнь?
Жизнь ужасно жестока в своей прямолинейности: разве ты можешь с уверенностью сказать, что, когда придет время, которое со всей несомненностью сделает меня раньше, чем тебя (разве это будет странным при нашей разнице в годах?), увы, безоружным (вот о чем ты задумался, меняя свою судьбу), ты, молодая женщина, примиришься с этим и не будешь искать тайно или явно где-то на стороне того, для чего все мы живем (вот они, книжки Коллонтай о крылатом Эросе), без чего нет этой жизни? Разве я сам, мучаясь и страдая от этого, найду в себе жестокость отказать тебе в понимании (хочется ему услышать: так никогда не случится, любимый!)? Разве я сам, с другой стороны, найду в себе силы примириться с этим и разве я могу быть спокойным, видя, что ты во имя какого-то долга («какого-то долга!» Кто тебя этому научил – книги о свободной любви, революция, Тася Петрова?) сдерживаешь себя и тоже страдаешь от этого?