А иногда я не могу отделаться от первых смутных впечатлений о тебе – ты представляешься мне очень трезвой (ну, наконец-то!), слегка сухой, и я, где-то в глубине души, в смущении чувствую, что не знаю тебя.
7 июня. Сочи
Ты пока еще не очень часто рассыпала передо мной перлы своей мудрости (выглядишь конченой дурой), но я в достаточной мере верю своей интуиции, чтобы видеть: это для тебя вовсе не было бы безуспешным. Нет, я определенно не имею оснований роптать на свой выбор – бог миловал, ибо может быть хуже: всю жизнь прожить бок о бок с круглой дурой (все, что тебе предстоит)!
Я писал о том, что хочу перетащить тебя жить к себе, а ты молчишь (что-то там про «скромную обитель»? Она это пропустила, ей нужна полная ясность: когда перевозить вещи? какой шифоньер ее?). Изучаешь вопрос? Но ведь «официальную информацию» ты уже получила от меня! (Не сердись, голубчик мой, это ведь шутка. Я боюсь теперь тебя (это только начало, гнуть будет через колено!)).
Мне так радостно представлять свою комнату с тобой: ты будешь спать на моей кровати, а я на диване (буду ждать, однако, приглашений в гости), я очищу тебе место для работы на своем столе, ящики в нем – для тебя, шифоньерка вообще будет в твоем распоряжении, а твои платья я повешу в шкаф рядом с костюмами и буду умиляться, глядя на них. Командуй в комнате вовсю (да она разменяет вашу квартиру, разгонит семью): переставляй и передвигай, используя меня как грубую физическую силу. И изгоняй из комнаты ее несомненный мужской дух.
28 июня. (съездил в Москву, сошелся и – к месту назначения.) Неопределенное место
Пишу тебе во время небольшого перерыва в полевых занятиях. Лежу в тени вишен на берегу озера в типичном украинском «садочке». Греет солнце, чуть дует ветер, глаза слипаются от желания заснуть, кругом зелень, цветы и прочая благодать. Часто вспоминаю тебя, мой голубчик. Уже соскучился по тебе. Не думай, пожалуйста, что я забыл тебя и изменился в своем отношении к тебе.
17 ноября. Западная Белоруссия (армия вступила на землю, что называлась Восточной Польшей)
Очень рад, что Валентин Платонович (кто это?) внимателен к тебе. Вот тебе случай оказать ему услугу: сообщи о моем скором приезде в Москву на 10–12 дней. Будешь писать, постарайся обойтись без ошибок – орфографических, грамматических и др., дура ты моя, неграмотная и дорогая (а кто же проверял ее прежние письма? грамотная подруга? соседка-учительница?)!
Не издевайся над покупкой для тебя туфель № 38. Я их не покупал, а мне они достались из трофейного имущества, причем к моему приходу осталась только одна пара № 38. До сих пор не был еще в Брест-Литовске. Может быть, завтра там буду и куплю что-нибудь из того, что ты хочешь (прислала список).
Прошло еще два месяца.
18 января. Новозыбков
Обязательно сходи к врачам (игра сделана, она беременна) и с исчерпывающей подробностью напиши мне об этом.
Хотел написать сегодня всем – Тасе (вот она появилась, пишет бывшей жене до сих пор), Пете, Валентину Платоновичу (да кто это? глянуть в Интернете всех Валентинов Платоновичей, нет никого), но в комнате так холодно, что просто не могу – пишу и дую на озябшие пальцы. Береги себя – ты обязательно должна родить мне чудо-сына.
23 января. Новозыбков
Проснулся я рано, разбуженный радио (живу в одной из комнат нашего клуба), играли Шопена, негромко и с душой – так приятно было слушать знакомую вещь. Во время болезненного состояния как-то особенно текут мысли. Днем, когда от меня ушли люди, я встал с постели и подошел к окну. По странной ассоциации я вдруг вспомнил тебя (помнишь нашу маленькую ссору в Кобрине), когда ты, уткнувшись лицом в печку, плакала?
Господи, Валюша, какой острой жалостью, какой бесконечной нежностью к тебе наполнился я вдруг. Я вынул твою карточку, стал смотреть на нее и вслух говорить: моя дорогая Валюша, моя милая жена.
Извини за почерк – пишу лежа в постели. Всем привет. Каждому (и Тасе) хотел написать, но днем мешали, а сейчас устал и разболелась голова.
29 января. Новозыбков
Моя родная, любимая жена. Как ясно я вижу всю твою чистоту, душевное благородство, порядочность (дома, в родной квартире начинаются неясные движения, незарегистрированная жена закрепилась на плацдарме долгожданной беременностью и готовит решающее наступление – по всем направлениям прошлого и настоящего сразу; все ощетинились, а я, бедная сирота, теперь одна…), я очень-очень ценю тебя. Ты такая бескорыстная, скромная, благожелательная, что многие могут тебе позавидовать.
6 февраля. Новозыбков
Где ты живешь сейчас? Я так понимаю тебя, когда ты пишешь, что тебе тяжело у нас одной (артиллерия – в бой!), и так мне больно и грустно за тебя…
Я вижу и чувствую (в каждом письме беременная женщина хвалит себя, святая посреди волчьей стаи) всю твою чистоту и преданность, мне дороги твои бескорыстность, честность, твоя милая, доверчивая и доброжелательная душа. Все мои прошлые сомнения (когда еще не ослеп) давно и навсегда оставили меня.
Как часто я думаю о будущем нашем дорогом малыше, и такая радость охватывает меня при мыслях, что есть мне теперь кому отдать свою дружбу, любовь, нежность (а вот и слюни), я больше не одинок, и у меня есть своя личная жизнь, я кому-то нужен и дорог, есть у меня мой (а будут и мои) близкий, родной и любимый человек.
Мне представляется раннее летнее утро в Москве; я иду по улицам спящего города, никого нет, в воздухе тишина и спокойствие – ни трамваев, ни пешеходов, солнце еще не всходило, но уже светло, тишина и покой. Я перехожу Большой Каменный мост (вот еще одна стрелка, движемся правильно) над дымящейся Москва-рекой – пахнет листьями от бульваров, от реки тянет свежестью, блестит политый асфальт на мостовой, – вхожу домой, открываю дверь в нашу комнату; в нее через закрытые занавески уже проглядывает свет, какой-то невыразимо милый, чистый аромат, который присущ детским, наполняет ее… В кроватке (на месте стола около тахты) спит маленький белоголовый сынишка – закинув сжатые маленькие кулачки на подушку, на большой кровати спишь ты – оба вы дышите ровно, спокойно: в комнате мир – помнишь чью-то песенку? «… в голубой далекой спаленке ваш ребенок опочил; тихо вылез карлик маленький и часы остановил»?
Письма мне никто не шлет и я никому не пишу, кроме тебя. Никак не соберусь ответить Ираидушке. Скажи ей, что я скоро напишу. У нас настали холода, а сегодня сыро. Поцелуй за меня Васеньку и Ираидушку, я их, дорогих дурачков, очень люблю.
Привет всем.
16 февраля. Новозыбков
В нашу годовщину (11-го) – первую (всего лишь год!) (но ведь не последнюю?) обнимаю тебя. Память об этом дне и о другом дне, записанном на кровати, всегда живет во мне.
Обидно и грустно мне читать то (бьет все в одну точку), что пишешь о Тасе и Пете. Тася очень сухой (что я говорил, восклицает Боря) и не очень притязательный человек. Петя беззаботен и невнимателен, а я для них и для детей сделал очень много и всегда по искреннему влечению сердца. Я не думаю, что они так ведут себя из-за плохого отношения к тебе. Но обидно, что они настолько невнимательны. Я так никогда не вел себя по отношению к ним. Но это скоро кончится.