К чему муж ее добавляет:
— Что и именуется инкрементальной панорамой, понятно? Испытайте этот термин при случае на каком-нибудь из ваших учителей.
И действительно, добравшись до третьей из четных площадок, на которой Рут в ее черед объявляет: «Стоянка номер три!» — а затем выпевает брату: «Когда тебе было три, мне было уже целых шесть!» — вся компания оказывается на уровне древесных крон, а Рассказчик задумывается, доводилось ли ему бывать — и на плоском, кан стол, восточном побережье штата Мэриленд вообще, и в самом приземистом Стратфорде/Бриджтауне, где лишь очень немногие (если такие есть вообще) здания насчитывают четыре этажа, — в таком удалении от земли, на каком ему предстоит…
— Стоянка номер четыре! — провозглашает он в соответствии с их секретным планом, когда они попадают туда, и добавляет в том же ритме, что и прочие: — Но когда тебе было четыре, я вообще не знал, что ты есть!
— Бе-бе-бе! — саркастически ответствует Почетный Гость, после чего Рассказчик пытается сдернуть со своего друга шапку, а мистер Проспер советует нам присмотреться к ондатровым хаткам — вон они, на болоте, — и принять во внимание, что если бы ГКО и Служба национальных парков не объявили недавно всю эту землю Национальным заповедником дикой природы, то ценные деревья ее были бы вырублены, а болота осушены и обращены в такие же фермерские угодья, как те, что занимают остальную часть нашего полуострова, — без всякого уважения к природной среде.
— К чему? — спрашивает Нед, и родители объясняют ему значение этих слов.
— А когда тебе было пять, — выпевает на Стоянке номер пять, последней перед верхушкой башни и наблюдательной будкой, миссис Проспер, — в детском садике вы подружились…
— Теперь тебе шесть! — возглашаем в унисон мы, хористы, занявшие места в своем углу площадки каждый и вращая глазами, наставленными на утвердившегося в центре ее именинника. — И вот какие стихи для тебя в этот праздник сложились:
С днем рождения, Нед,
Много зим, много лет!
И пусть счастье несет
Каждый солнцеворот! [23]
— Блеск! — признает именинник, очевиднейшим образом восхищенный, и все члены семьи обнимают его, а Рассказчик с завистью наблюдает за этим. Затем:
— Давайте все же поднимемся выше, — предлагает мистер П., — иначе пропустим то, ради чего притащились в такую даль. Порядок восхождения прежний, пожалуйста, и прошу соблюдать осторожность.
Последний короткий подъем совершается не по наклонной лестнице, но по вертикальной металлической, выходящей на узкий балкончик, что тянется вокруг наблюдательной будки. Когда мы начинаем подниматься, сестра Неда оказывается прямо над ним, и он восклицает: «А мы елочку видим!» — хотя по причине вышеупомянутой зимней формы одежды не видим мы ровно ничего. Собственно говоря, если не считать нескольких мимолетных мгновений, коими он обязан качелям и детской площадке, Рассказчик почти и не видел, как девчоночьи юбки вспархивают выше так называемых панталончиков, не говоря уж о том, что, по уверениям Друга Неда, сестра показывала ему далеко не один раз и что в ближайшее время года предъявит Рассказчику, играя с ним на чердаке семейства Проспер «в доктора»: о самом оголенном Таинстве.
— Мальчики… — неодобрительно произносит миссис П.
— Мальчиками и останутся, — полагает ее муж, уже вставший вверху лестницы, чтобы помочь каждому из нас выбраться на балкончик. — Похоже, мы поспели в самое время и нам даже с облачностью повезло. Только помните: прямо на солнце не смотреть, пока оно не уйдет за край земли почти целиком, хорошо?
Доводилось ли уже Рассказчику наблюдать настоящий заход солнца? Определенно не такой и не с такой точки наблюдения. На западе, за осыпанной клочьями снега болотной травой и ладанными соснами, виден даже великий Чесапик. «Самая большая на планете система эстуариев, — уведомляет нас миссис Проспер, определив предварительно значение слова „эстуарий“ — если этого кто-то не знает; несколько припозднившихся суденышек идут по нему к Рок-Харбору и к различимому на горизонте западному побережью Мэриленда», — нога Рассказчика редко ступала на него, а вот Просперы часто плавают туда паромом, отправляясь в Аннаполис, в Вашингтон, в Балтимор. Огромное солнце уже опустилось к нему — до высоты, не превышающей один Солнечный Диаметр (терминам этим блеснул Нед, коему предстоит несколько минут спустя объявить: «Нижний край диска коснулся земли!» — и заехать левой ногой по правой Рассказчика).
Несмотря на предостережение Папы Проспера, какой ребенок смог бы не поглядывать украдкой, и часто, на гигантский диск, на то, как он сначала касается мглистого горизонта, а затем начинает степенно опускаться за и под него, позволяя Рассгазчигу впервые в жизни различить движение этого светила?
— И помните, — подсказывает всей команде миссис П., — движется не Солнце, движемся мы: Земля вращается вокруг своей оси с запада на восток.
Мысль буквальным образом головокружительная — на такой высоте и при таких обстоятельствах: Рассказчик вцепляется, чтобы не упасть, в перила балкончика; когда же две трети солнца скрываются за горизонтом, дети получают родительское дозволение последить за его уходом: а ну как им удастся увидеть легендарный зеленый луч, который вспыхивает, как уверяют, в самый последний миг заката — при наличии правильных атмосферных условий, — но которого никому из стоящих на балкончике за всю их жизнь наблюдать не довелось.
— По-моему, я его видел, — отваживается сообщить Нед.
— Ничего ты не видел, — заявляет его сестра.
— Может, на семилетие? — обещает то ли Мама, то ли Папа, а второй из супругов говорит:
— Пора спускаться, пока еще лестницу видно. Hasta mañana, О sole mio [24] , — извините за выражение.
А на веселом возвратном пути в Бриджпорт, в разгар болтовни между обитателями переднего и заднего сидений и новых разговоров о солнцеворотах и равноденствиях, мистер Проспер с насмешливой важностью предостерегает всю нашу команду:
— Главное — помнить о том, что говорит нам Писание: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом».
— «Екклесиаст», три, — дает справку его жена, обучающая детишек еще и в воскресной школе бриджтаунских методистов-протестантов.
Чем и завершается «Солнцеворотное истолкование постравноденственного Видения № 1», как обозначил «Джи» первый черновой вариант оного. Это завершение также обошлось — когда «Джи» с удовлетворенным облегчением переносил написанное им из скоросшивателя в настольный компьютер, попутно правя вводимый текст, — без зеленого луча, но не без послесвечения иных ассоциативных воспоминаний, отнюдь не всегда теплых. Как, однако же, отличалась семейная жизнь его старого друга Неда от таковой же Рассказчика! («Что ж, очень мило», — признала Мама Ньюитт, почти не отрывавшая, пока он рассказал о своем приключении, глаз от тарелки со смитфилдской ветчиной, варенной на пару капустой кале и картофельным пюре; а Папа в который раз неодобрительно высказался по поводу «трехбуквенных кормушек для бездельников», всяких там ГКО и УОР [25] : «Гадим как ошалелые», — фыркал он, завидев простаивавших без дела строителей дорог и мостов.) Теперь та зима ассоциировалась у Дж. не только с по-настоящему трудными зимами его детства — со снежными крепостями, снежными бабами и игрой в снежки под безлиственными кленами Бридж-стрит; с ручьями и речками, замерзавшими так основательно, что по ним можно было кататься на коньках, — да и сам «Залив» порою сковывался льдом от одного берега до другого, чего ныне почти никогда не случается; с угольными ямами и угольными топками, которыми люди пользовались, пока не перешли в большинстве своем на нефть и газ; и даже с дровяными и угольными печами в лишенных центрального отопления домах, — но также и с экономической зимой Великой депрессии, более обременительной, что он в конце концов понял, для его родителей, чем для Просперов-старших, состоявших на государственной службе. Как далеко не единожды сухо отмечал Фред Ньюитт: «Школьным учителям платят, может, и немного, но, по крайней мере, регулярно».