059.0
<ЛИБЕРАЛЬНАЯ ЗАЩИТА АКИМУД>
Горе тем, кто вцепился в старые рясы – лучше во всем сомневаться, чем верить в протухших кумиров.
060.0
<ЗДРАВСТВУЙ, МЯСО!>
– Все началось с того, что моя гражданская жена Света стала платным приложением к ребенку, с интересами на стороне. Произошло семейное землетрясение. Странным образом это совпало с твоим прилетом сюда.
Посол усмехнулся:
– Кто сказал, что жены должны быть верны мужьям? Получайте удовольствие от здешней жизни, как я его получаю, ибо, кто не наслаждается здешней жизнью, тому и вечная жизнь будет не в радость. Я отменяю свой запрет на радость жизни!
– Ура! Здравствуй, мясо! Спасибо! Отмени несчастные случаи, катастрофы!
– Не все сразу. Играйте своей жизнью, как дети, но оставайтесь по возможности порядочными людьми.
– Что значит порядочными?
– Посмотри на себя, – сказал Посол. – Разве ты не считаешь себя порядочным человеком? В какой-то мере даже эталоном порядочности? Порядочный человек не торгует своими ценностями. Ты не продавал свои ценности – тебе повезло. Тебя не смогли заставить их продавать, потому что не очень-то хотели.
– Все это не так! – взмолился я. – Ценности бывают грязными, отвратительными, никакими. Разве ты не знаешь? Разве фарисейские ценности вызывали в тебе восторг? Разве Гитлер не сидел в тюрьме за свои идеалы?
Посол посмотрел на меня с удивлением:
– У них были ложные ценности.
– Это только красивые слова.
– Но разве ты не спал с чужими женами и не отказывался жениться на тех, с кем ты спал и кто мечтал выйти за тебя замуж? Разве ты не забывал наутро о той, с кем ночью спал? Разве ты вспомнишь имена всех, с кем ты спал?
– Нет, – сказал я.
– И тебе стыдно только мимолетно.
– Это верно.
– И ты теперь ноешь, что твоя жена гуляет? Если хочешь, это твое наказание. Но скорее всего, это просто зеркало, в котором ты видишь себя.
– Но я боюсь, что семья распадется, что дочка будет несчастна.
– Ты боишься общественного позора, если жена тебя бросит.
– Нет, я этого не боюсь.
– Честно?
– Это будет неприятно. Но дело не в этом. У нас многие великие люди прошли через несчастную любовь. Начиная с Пушкина.
– Там тоже было наказание. Несчастная любовь – радостная удача для творческого человека. Она заряжает батареи. Тебе повезло!
– Творческого человека? А остальные?
– Солома.
– Сволочь ты… Прости. Так что теперь осталась одна заповедь: оставайся порядочным человеком?
– Ты боишься быть одиноким. Ты боишься, что тебе не подадут стакана воды. Успокойся! Ты и так одинок. Чудовищно одинок. Ой-ой! Сам виноват. У тебя не хватило терпения изучить природу женщин. Ими надо научиться управлять, как автомобилем.
– Пожалуй…
– А ты во всем хочешь быть счастливым? Тебе мало того, что у тебя есть?
061.0
<ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ>
Николай Иванович Акимуд любил выпить. Может быть, поэтому он решил стать дипломатом.
Дипломаты сношаются с заграницей. Не зря их министерство по старинке зовется Министерством внешних сношений. Это накладывает на дипломатов особую печать. В русском языке для всех других людей, кроме дипломатов, предусмотрен лишь один вид сношений, а у них – целых два. Хоть слово и звучит дико, изначально наполненное формализмом, но половые и внешние сношения объединены идеей интимности. Сношаться с заграницей – не менее сакральный акт, чем половой. В случае с полом ты преступаешь, в сущности, те же границы: оказываешься на чужой территории, и при этом в образе соблазнителя. Дипломат, как и любовник, ухаживает за своей заграницей: ведет в ресторан, угощает вкусной едой и дорогими напитками, дарит подарки и всегда что-то не договаривает. Мой папа-дипломат всегда повторял: плохой дипломат врет, хороший – не договаривает. В идеальных внешних сношениях всегда должен быть элемент цинизма.
Однако, как ни странно, не это считается дипломатической болезнью.
Когда дипломат уклоняется от невыгодной встречи, он, как известно, причиной своего отсутствия объявляет болезнь. В обыденном сознании это и зовется дипломатической болезнью. Согласимся, что это рискованный трюк. Если ты прикрываешься мнимой болезнью, ты можешь навлечь на себя реальную. Если дипломат рассматривает дипломатическую болезнь как один из атрибутов своей профессии, он дразнит своего ангела-хранителя. Наконец, наступает отмщение.
Настоящей дипломатической болезнью оказывается то, что не только дипломаты, но и их жены, а порой и дети становятся алкоголиками. Одетые в роскошные одеяния, гламурные, великосветские, нередко аристократические, дипломатические семьи по всей земле много пьют.
В дипломатии есть внутреннее противоречие. Она состоит из компромиссов, которые в конце концов оказываются формой продолжения жизни. Дипломат не может не заразиться идеей глобального человеческого выживания, даже если в конкретной работе он способен поощрять конфликты. Я не хочу сказать, что дипломат в перспективе – двойной агент, но рыдание немецкого посла при объявлении им войны СССР в 1941 году наводит на размышления.
Алкоголическим явлением следует назвать дипломатический ужин. Это такая смесь напитков, которая порождает вихрь в голове.
Помню, как у нас дома ныне покойный замминистра иностранных дел – в домашних условиях такого типа люди были добродушны, жуиристы – незаметно подливал мне в шампанское водки. Я до сих пор не нахожу ответа на вопрос: зачем он это делал? Мне еще не было шестнадцати. То ли ему хотелось меня споить на глазах родителей (но с какой стати?), то ли дать мне почувствовать, что я взрослый – такой способ инициации? А может быть, он просто делился со мной тем, что сам любил?
Виски – отличительный знак дипломата, его алкогольные позывные. Дома и на работе дипломат попивает виски. На отдыхе – тоже виски. В подарок дипломаты несут друг другу виски… Виски – самый джентльменский напиток.
Этот разговор мы продолжим за ужином.
062.0
<ИДЕАЛЬНЫЙ ТЕКСТ>
Я погрузился в теплую ванну до подбородка, уперся вытянутыми ногами в светлую кафельную стену передо мной. Ванна была хоть и удобной, но не длинной, как новость на бегущей строке. Мысль на фоне текущей воды из крана, в котором я карикатурно и многоглазно изображался, не озаботилась дурной чередой дел, но, улизнув в параллельный мир, приняла форму сна. Мне снился идеальный текст.
Мне снился я сам, чего со мной не было уже много лет, сейчас, но не лежащий в ванне, а сидящий на ее краю, как на обочине дороги. Я видел себя, раздетого, длинноногого, сбоку, в профиль, держащего в руках, слегка согнувшись, нечто похожее на книгу, значительную по размерам и не толстую, как папку, с загнутым нижним левым углом, смысл которого, волнуя меня, от меня ускользал.