Кролик был мировой. Он поднимался над усталой испариной мира: душистый, прыткий, теплый, меткий, веселый. На моих глазах он превращался в икону кролика. На званом вечере гостей надо удивить преображением знакомого блюда. Ну, кто не знает кролика! Кто не видел на Дорогомиловском рынке его розовую, длинную, вытянутую (как будто в полете) тушку с серыми пушистыми гольфами! Это вам не заморская каракатица, не черепаший суп. Но кролик – мина замедленного действия. На обеденном столе, купленном мною на краткое время в IKEA и уцелевшем через десять лет, раздвинутом во всю длину, чтобы принять максимум одиннадцать гостей, кролик, купаясь в свете свечей, может взорваться таким неожиданным запахом, словно он только что вылез из болота. Правда, хозяйка застолья, которая в момент моих размышлений вместе со своей компаньонкой, высокой тридцатилетней девушкой Ланой, имеющей всегда несколько удивленное лицо, выносила на кухню обглоданные кости кроликов (их было два), обычно возражает: кролик не пахнет. Да, у хорошей хозяйки все звери и птицы ведут себя смирно и зря не пахнут. Хорошая хозяйка не замечает, как и что у нее получается. Она не давит на кролика. Он сам старается в духовке быть загодя вкусным. У хорошей хозяйки и рыбные закуски, вместе с черными груздями и домашней колбасой, тоже ложатся на тарелки в лучшем виде – так влюбленная девушка светится своей красотой, и все недоумевают, откуда что берется, пока пучина жизни не загубит ее.
Место действия: квартира в переулке на Плющихе. Все сразу оживляются: три тополя на Плющихе! Ну, конечно, три тополя! Но когда это повторяют в тысячный раз, хочется удушить любителей советского кино.
Время действия: вечер – желательно не выходной. В этом особый смысл. Люди, которые приходят в гости после работы, нуждаются в переломе настроения. Так рождается второе дыхание – лучшее состояние гостя.
Эпоха действия: Слава России!
На званом вечере количество званых гостей желательно приблизить к количеству избранных: оптимальная пропорция – один к одному. В тот вечер у нас первым гостем пришел Посол Акимуд. Вторым – олигарх Денис. Оба пришли вовремя, в девять, а остальные, по московской привычке, запоздали. Мы сидели с Зябликом и Ланой, той самой, у которой удивленное лицо, и пили белое вино: хозяева должны немного выпить до прихода гостей. Денис пришел, как и полагается русскому человеку, с бутылкой. Правда, это была не бутылка, а мегабутыль красного вина. По его словам, в мегабутыли вино живет гораздо более правильной жизнью, чем просто в бутылке, тем более если оно мировое. Он принес мировое вино. Будущий мировой кролик нашел себе достойное сопровождение.
За Денисом пришел Александр Мамут с большим букетом желтых роз. Он сначала удивился, увидев своего товарища на кухне, но вида не подал – вписался в кухонную компанию. Важно, в чем люди приходят на званый домашний ужин. Если ты оденешься слишком празднично, придешь в каком-нибудь полосатом костюме, ты рискуешь оказаться «вырви глазом» – о тебя будут спотыкаться взглядом. Недоодеться тоже неправильно. Нужно одеться незаметно, показать, что в гости пришел ты, а не твоя одежда. Оба были одеты совсем неприметно.
Третьим пришел Коля Усков, вместе со своей осмысленной небритостью и не менее осмысленной поволокой в глазах. После его прихода хозяйка отправила всех мужчин в столовую с розовыми стенами и высокой двойной розовой дверью – плющихинский модерн образца 1911 года. Когда пришли Лунгины, разговор был в разгаре. Вдумчивый Марк Гарбер со своей очаровательной женой подоспели уже к кролику.
Что важнее, разговор или кролик? Пустой вопрос! Кролик и разговор – самодостачные вещи, но на званом ужине они идут нога в ногу. Однако неслучайно наш званый ужин начался на кухне. Там его исторические корни. Времени презрения соответствует свое время доверия. Главным смыслом последнего является освобождение от наив ности. Возникает сероватый свет поразительной ясности. Да и вообще сама серость не как посредственность, а как прохладное парижское утро доминирует над прогоркл ым отчаянием. Скорость движения различных компонентов российской жизни не поддается арифметическому исчислению. За кем будет победа? Разговор за столом становится общим и в меру вполне беспорядочного движения рук, вилок, рюмок последовательным. Собственно, где еще можно поговорить?
Все начинается с осмысления чрезмерного потребления, с масштаба переоценки ценностей, обрастает анекдотами, разбавляется французской музыкой 1950-х годов (она льется со стороны полноценного дубового буфета с инкрустацией маковых наркотических шишек того же модерна), смехом. Духовность перестает быть бранным словом (хотя меня от него воротит). Но может ли острота кризиса быть сигналом для невероятных, казалось бы, перемен?
Речь идет об адекватности русского рабочего системе его понятийности. К этому надоело относиться на уровне анекдота. С рабочим, очевидно, можно договориться, полагает Денис, если ставить перед собой такую задачу.
Сложнее договориться о смысле нового кино. Все согласились, что русская девушка, в отличие от западной, это – машина с самостоятельным двигателем; западная, красивая, но стоит, а эта едет – она обладает энергией. Акимуд спросил:
– Это домашняя колбаса?
Все уставились на Акимуда.
– Неужели вы не знаете? – засмеялась Зяблик.
– Домашняя, – согласился Акимуд. – А почему так мал либеральный ресурс России?
– Рыночная! – заявила Зяблик. – Но, с другой стороны, домашняя!
Все согласились – наделенные опытом Запада, – что русская эмиграция – несостоявшееся понятие, не имеющее светлого будущего, не стоит и пробовать до последней черты. Но как быть с Иваном Грозным? Грозный стал предметом единственного грозного (чуть ли не до ссоры) спора за весь вечер – между Усковым и Лунгиным. Должно ли его показывать таким образом, что этот царь – охранная грамота неверия в потенциальные возможности страны, что он – причина и следствие вращения истории по кругу? Чем страшнее изображены его средневековые повадки, его медвежьи казни, тем неподвижнее состояние современных умов, тем слабее воля к модернизации: кто он – правило или исчадие ада? Да и пристало ли искусству тащиться по тому же проклятому кругу истории, неужели своего пути нет?
– А вы как считаете? – спросили у Акимуда.
Акимуд подумал и сказал:
– Это все было не так.
– А как?
– Грозный не справился. Он хотел справиться, но не справился…
– С чем не справился?
– Мирные хлебопашцы не созданы для империи…
– А как же вы допустили? – накинулись на него.
– Кто? Я?
– Вы!
– Вы же там были!
– Вы преувеличиваете, – тихо сказал Акимуд.
После Ивана Грозного я обратил свое внимание на роль Ланы. Пусть она далеко не всегда принимала участие в общем разговоре, но без нее замедлились бы процессы материальной жизни стола: смены блюд, движения ужина от закусок к десерту. Без такой помощницы хозяйка превращается в прислугу собственного вечера – ей необходима напарница.