Тут была и кукла Люси — космонавт, кукла Люси — эстрадная дива, Люси — банкирша, Люси — хиппи, Люси — прыгающая на тарзанке, Люси — певица-шансонье, Люси — пилот истребителя.
А еще Люси — домохозяйка, повариха, туристка, продавщица. Карьера и дом, любовь и секс, популярность и скромность, работа и развлечения.
— Какая кукла тебе больше всего нравится, Гарри?
Я взглянул на куклу Люси «Спокойной ночи, крошка», на которой была надета прозрачная белая рубашечка, достающая только до пупка.
— Мне больше всего нравится Люси — работающая девушка, — ответил я.
— Почему?
— Она напоминает мне твою маму.
— Мне тоже.
Сид наверху переодевалась. Она сидела за туалетным столиком в лифчике и трусиках, глядя в зеркало. Она бросила на меня взгляд, уже настроившись защищаться и ожидая, что я начну высказываться по поводу книги дяди Люка.
Я тряхнул головой и закусил губу.
— Моя мама… — начал я.
— Что случилось?
— Она обнаружила опухоль у себя в груди. — Я произносил слова медленно, с расстановкой.
Тут же моя жена бросилась ко мне и обняла. Она прижала меня к себе так, как делала всего дважды: когда мы узнали, что мой отец умирает. И когда мой сын переехал жить к своей матери.
В самые тяжелые для меня моменты.
Она обнимала меня. Моя жена прижимала меня к себе. Она обхватила меня руками и крепко сжала в объятиях так, как будто не хотела меня никогда отпускать. Гладила меня по волосам, шепча на ухо тихие слова, которые звучали как молитва. Раскачиваясь и убаюкивая меня.
А я в это время плакал и плакал, не в силах остановиться.
* * *
Мой врач рекомедовала мне плавать. По утрам, сразу после открытия, я шел в местный бассейн и присоединялся к офисным служащим, которые уже тренировались там перед работой, нарезая круг за кругом.
Я проплывал из одного конца бассейна в другой, нараспев повторяя свою мантру; «Мое сердце — маленькое чудо, мое сердце — маленькое чудо». Я плавал до изнеможения. Это новое выражение, которое я выучил недавно. Оно означало делать что-то до тех пор, пока уже не остается сил продолжать. До изнеможения.
Когда я вышел из бассейна, то час пик был в самом разгаре. Народ со стоянки устремился к станции метро.
Кроме нее.
Казуми сидела на траве на корточках и наводила объектив своего фотоаппарата, пока офисные служащие торопились на работу.
Я застыл на месте и долго смотрел на нее, как маленький любопытный зверек.
На ней была черная куртка, сапоги и короткая бежевая юбочка-килт. Даже я смог определить, что килт у нее от Бэрберри. Черные колготки, отличные ноги. Волосы, упавшие налицо. Вот сейчас она опять отбросит их назад. Она слишком хорошо выглядела для часа пик.
— Что вы фотографируете?
Она взглянула на меня и на этот раз узнала.
Улыбнулась:
— Листья. Распускающиеся листья. Они прекрасны, но всего лишь мгновение. Я люблю японскую сакуру. Вы знаете, что такое сакура?
Я кивнул:
— Цветущая вишня. Да? Японцы ходят в парк смотреть на цветущую вишню каждый год. Она цветет всего несколько дней. Школьники, служащие, рабочие, старики — все ходят смотреть на цветы вишни, пока они не опали.
Она поднялась на ноги, одернула юбочку от Бэрберри и отбросила с глаз прядь волос:
— Вы знаете о сакуре от Джины?
— Да, от Джины.
За все годы, проведенные с моей первой женой, я получил краткий вводный курс по культуре Японии. Я знал о традиции сакуры.
— Не уверен, что листочки северного Лондона подпадают под ту же категорию.
Она рассмеялась:
— Замечательные краски. Разные оттенки зеленого. Очень размытая граница между ними. Нужно только посмотреть на это другими глазами. Вы интересуетесь фотографией?
— Я? Очень даже.
— Правда?
— Конечно. Для меня это не просто снимки во время отпуска, которые за тебя проявляют в фотолаборатории. Знаете ли, фотография — это один из видов искусства двадцатого века. Э-э-э… Исключительно современное направление, которое до конца еще не исследовано.
Что это я несу? Какая чепуха! Она, наверное, подумала, что я полный идиот.
— Остановись, мгновенье, ты прекрасно, — произнесла она.
Я, должно быть, выглядел озадаченно.
— Эти слова поэта очень подходят к фотографии. Это — как смотреть на сакуру. Момент интересен тем, что длится только мгновение. Остановись, мгновенье, ты прекрасно, — она улыбнулась. — Люблю эти слова. Они так красивы.
«Остановись, мгновенье, ты прекрасно», — подумал я.
— Мне тоже нравится. — Я произнес это вполне серьезно.
Она надела крышку на объектив фотоаппарата и опять одернула юбку. Она собиралась уходить. Я попытался возобновить иссякшую беседу:
— У вас все в порядке, Казуми? Вы работаете?
— Пытаюсь. Ищу.
— Вы нашли себе жилье? Она кивнула.
— Там же, на Примроуз-Хилл. Через несколько домов от бывшего жилища Джины.
— Замечательно. Примроуз-Хилл — отличное место.
— В магазине видела Джуда Лоу с малышом.
— Повезло вам, — сказал я, хотя на самом деле подумал, что повезло Джуду Лоу. — Давно хотел спросить вас, могу ли я заказать вам сделать еще фотографии Пэта? Если вы не очень заняты. Я отметил кадры на негативах. Я точно знаю, какие снимки хотел бы.
Она кивнула головой. Эти быстрые, обнадеживающие движения.
— Я перешлю их вам.
— Или я смогу зайти к вам и забрать их.
— Или я пошлю их по почте.
— Мне не трудно. Правда.
Она смотрела на меня какое-то время, раздумывая.
— Хотите чашку чая, Казуми? За теннисным кортом есть кафе.
— Конечно. Британцы всегда хотят чаю.
— Как и японцы.
Мы пошли в сторону маленького кафе у теннисных кортов, двигаясь против потока спешащих офисных служащих. Когда мы заказали напитки, я представил себя в ее квартире на Примроуз-Хилл, увидел, как она снимает свои сапоги, а потом освобождается от юбки. Я видел это совершенно отчетливо. И мне казалось, что лучше этого нет ничего на свете. То старое ощущение, которое появлялось у меня всегда, когда что-то должно вот-вот начаться.
— Как Пэт? — спросила она.
И я за это обожал ее. Я мог обожать каждого, кто проявит заботу о моем мальчике.
— Думаю, хорошо, — ответил я. — Начал учиться в школе. Завел собаку. Ее зовут Бритни. Он приедет сюда на каникулы. Надеюсь, скоро. Мы должны это обговорить. А как вы? Нравится в Лондоне?