— В неправильном месте ты работала! Причиняла людям зло.
— Никому я зла не причиняла. Хватит гуру просветленную из себя корчить. Я с тобой как с человеком, а ты со мной как с ребенком.
— А раз никому зла не причиняла — то чего напрягаешься? работу найдешь. А парни сюда иногда знаешь какие приходят?
— Да нужны мне эти хиппи! Я, может, впервые в жизни познакомилась с людьми, у которых было настоящее интересное дело. Не ради денег, а потому что это им надо. И они мне поверили. А я их взяла и обманула!
— Обманывать — плохо. Но если ты раскаялась, то, может быть, они тебя простят?
— Нет, не простят они меня... Я бы ни за что не простила. Ладно, давай ключи, поеду я домой, там посплю и подумаю еще. В конце концов, у меня же Петин адрес есть.
Савицкий посмотрел на Бабста. Бабст с Живым посмотрели на Савицкого. Потом они кивнули друг другу, как три мушкетера, решивших взять малютку д’Артаньяна в свою компанию.
Петр Алексеевич выглянул за дверь. Внизу, на ступеньках лестницы, сидели две девушки. На одной было расписное сари, на другой — знакомая клетчатая рубашечка и голубые джинсы.
— Эй, Вера! — негромко позвал Савицкий. — Поднимайся. Мы здесь, наверху.
Усов, как и обещал, довез Машу Голубкову до дома. Ключи от квартиры она с собой не брала — надеялась на подругу-соседку, самого предсказуемого человека на Земле. Если Нинка не на работе — значит, она дома. Если не дома и не на работе — значит, сидит в своем любимом «Кофе-Хаузе» и почитывает там книгу, завлекая кавалеров.
«Нинка, наверное, встала уже. А вот и прекрасно. Лягу спать, а когда проснусь — оно само собой как-нибудь разрулится», — решила бывшая разведчица. Однако не тут-то было. Самого предсказуемого человека на Земле дома не оказалось.
Позвонив подруге на мобильный, бывшая княжна Собакина узнала о себе много нового от разбуженной Нинки. Но еще больше она узнала о своей соседке.
Футболка с блестками, которая досталась Нинке за то, что она удачно перевела работу по химии на французский язык, оказалась счастливой. Стоило Машиной соседке выйти в ней на улицу, как с нею сразу же познакомился актуальный художник — красавец, каких мало, и к тому же мастер спорта по Камасутре. Естественно, бездомный, безденежный, но оттого еще более прекрасный. Чтобы все было по справедливости, Нинка и ее новый приятель через день живут то у нее, то у него. И вот сегодня как раз она у него — увы, Машке не повезло. И если она хочет попасть домой, то ей нужно приехать за ключами. Ведь Нинка именно сегодня взяла отгул, чтобы весь день провести со своим возлюбленным, потому что у возлюбленного случился неудачный день. Его гениальное творение, скульптурная композиция «Многокрылая птица власти» кому-то показалась оскорблением государственного символа, и до выставки ее не допустили. И теперь он носится, как наскипидаренный, по всей галерее, пытаясь до вечера создать новый шедевр, не менее концептуальный, но не такой прямолинейный.
— Привет, — сказала Маша, осторожно заглядывая в мансарду, приютившую искателей собакинского наследства.
— Здоровались уже, — буркнул Бабст.
Живой наступил ему на ногу. Говорить должен был руководитель экспедиции.
Савицкий жестом предложил бывшей сестре присесть. Она поставила на пол спортивную сумку, а сама пристроилась рядом. В случае чего — она успеет убежать. Да и Нинка осталась внизу: если заслышит что-нибудь подозрительное, созовет сюда всех художников.
— Как тебя зовут-то на самом деле, сестренка? — спросил Петр Алексеевич.
— Мария. Маша Голубкова...
Все помолчали.
— Что там с ненемцами? — прервала молчание Маша.
— В порядке ненемцы, — ответил Савицкий. — Мы их сюда привезли, они уже, наверное, канализацию чинят.
— Тогда понятно, почему все ругаются, что в туалет не попасть. А я вот от Тяпова ушла.
— Раньше надо было уходить, — не выдержал Бабст.
— И правда, — поддержал его Паша. — Что нам теперь с того, что ты ушла?
Маша даже не взглянула на него: она смотрела только на Костю. Как же он похудел после первой встречи в музее! Может, это менделеевский напиток так действует? Или просто свежий воздух?
Она повернулась к Живому:
— Да хотя бы то, что в качестве компенсации я забрала у дяди Вани все, что вам принадлежит.
С этими словами Маша расстегнула сумку и вынула из нее менделеевский аппарат и контейнер с ингредиентами.
Савицкий, Бабст и Живой оцепенели, будто им показали голову Медузы Горгоны. Воспользовавшись их замешательством, Маша выскочила за дверь и через мгновение вернулась с мешком Вакховой травы.
— А это на сладкое, — сказала она, швыряя добычу к ногам Бабста.
— Я тебя люблю! — воскликнул Костя.
Он подбежал к ней, обнял, чмокнул в щеку и тут же кинулся к своему аппарату: не поврежден ли?
— А ты ингредиенты не подменила? — недоверчиво спросил Паша.
— А давай их на тебе все сразу испробуем, — предложила Маша.
— Княжной ты мне больше нравилась, — капризно поджал губы Живой.
— Еще бы! Образ французской княжны идеально соответствует всем фаллократическим стереотипам! А ты — типичная мужская шовинистская свинья!
— А я вот рад, что ты русской оказалась, — тихо сказал Бабст.
— Думаю, что теперь нас здесь ничто не держит, — резюмировал Савицкий. — Пусть художники занимаются своими делами, вместо того чтобы штурмовать тяповскую крепость. Предлагаю поехать к моей бабуле. Мне понравилась версия насчет Петра-родственника. Может, и вправду был такой Петр, а меня в его честь назвали?
— И он, предчувствуя это, горько заплакал, — закончил Паша, снимая с шеи связку колокольчиков.
До станции «Менделеевская» дошли пешком. После раскаленной улицы оказаться в насквозь продуваемом сквозняками метро было очень приятно.
Обычно неунывающий Костя выглядел хмуро. Радость от обретения аппарата быстро прошла, и теперь научный консультант экспедиции плелся позади всех, опустив голову и даже не глядя по сторонам.
— Ты чего? — спросил у него Савицкий, когда они ступили на эскалатор.
— Да так... — ответил тот. — Думаю вот: ничего у нас не выйдет, зря мы все это затеяли.
— Почему?
— Ну, ты же видел, что у Тяпова ни фига не получилось.
— Не журись, академик! — хлопнул его по плечу Паша. — У Тяпки химики тупые, а ты у нас гений.
Бабст криво усмехнулся и, ничего не ответив, снова опустил голову.
Маша тоже стояла понурившись. После того как она перестала быть Муркой, у нее внутри как будто поселились сразу две кошки: одна радостно мурлыкала оттого, что ее приняли обратно в компанию, а другая упорно скребла душу, закапывая все то, что наделала раньше.