— Бороться с умом — моя вторая профессия. Древнейшая. Я со своим недюжинным умом как только не борюсь. Вот, скажем, саки эти ваши — отличное средство. Ум отшибает на раз.
— Чего он там про наши саки болтает? — грозно спросила Танюха, поднимаясь с места. Ей все еще хотелось подраться. В пылу борьбы с французской захватчицей кто-то наступил на ее стрекозиные очки, и оба стекла треснули.
— Какая роскошная фемина! — безмятежно улыбнулся Паша и огляделся по сторонам. — Мне кажется, что я попал в рай и вижу прекрасный сон с самыми обворожительными гуриями в главных ролях. Позвольте узнать ваше прекрасное имя?
— Так мы же познакомившись уже. Когда ты в магазин ко мне заходил, — напомнила Танюха. — Девчонки, это тот, приезжий, что с косичками. Ты тоже бесчестить нас будешь?
— А что, вас уже сегодня кто-то обесчестил? — заинтересовался Паша. — Давайте забудем этот эпизод. Помогите мне вскарабкаться на эстраду, а лучше полезайте сюда вместе со мной. Мы посидим, поговорим, познакомимся поближе.
— Вот это разговор! — одобрила Дуня-толстая. — Эй, девки, живо сварганьте выпить-закусить!
Через пятнадцать минут от былой скуки не осталось и следа. Двенадцать крепких жительниц деревни Зайцево и один щуплый москвич сидели на деревянном помосте, поджав под себя ноги, и дегустировали то, что девушкам удалось утащить из дома. Тут были и саки трех сортов, и бублики, и сушки, и какие-то рисовые липкие шарики, и семечки и две банки рыбных консервов — словом, пир горой. Самогон пили, как и положено, из мелких стопочек, но меры не знали.
— Какие вы все кавайные! — приговаривал Паша, поглаживая девушек по округлостям и выпуклостям. — Няки такие!
— Няки — это обидное слово? — насторожилась Танюха.
— Да это ж по-японски. По-нашенскому с вашенским. Все анимешники так говорят. Красивые значит.
— Они... мышники... — повторила Надюха-маленькая. — Это кто такие?
— Ну, неважно. Это последователи культа Сусуки-сана в большом городе, откуда я родом. А вы, значит, красавицы, меня потчуете, а я, как свинья, вас не благодарю. Непорядок. Давайте-ка по справедливости.
— Каков мужик! — перешептывались бонзайские девки. — Справедливый. Вот его бы в председатели! Враз бы этих сикарах укротил!
— Вот, — Паша порылся в карманах и достал маленькую трубочку, потом — зажигалку и небольшой бумажный сверток. — Последнюю заначку травы вам отдаю. Потому что люблю вас всех — сил нет!
Он набил трубку, подпалил зелье, затянулся, задержал дыхание, потом выдохнул, передавая трубку по кругу:
— Дунь, а Дунь? На-ка, дунь!
Дуня Попова с благоговением приняла трубку, вдохнула, закашлялась и раскраснелась.
— Это с непривычки, — пояснил Паша. — Передаем дальше, это у нас трубка мира... и любви.
Закашлялись почти все — кроме тех, кто догадался не вдыхать Пашино зелье, а только сделать вид, что курит.
— Ой, да это же конопель! — сообразила вдруг Дуня-толстая. — Да у нас этого добра в поле — как грязи.
— О’кей, завтра пойдем в экспедицию, назначаю тебя главной, — тут же распорядился Паша.
— А ты тоже из Собакиных? — набравшись храбрости, спросила Надюха-маленькая.
— Нет, я из японцев.
— А вроде не косоглазенький...
— То есть мама у меня японка, Хакамада ее фамилия, а папа юрист. Я в Японии вообще жил с детства... Ой, надо же, как мы все быстро скурили. Так, о чем я?
— О Японии. Как ты там жил, — подсказала Танюха.
— Да, Япония... Страна восходящего солнца! И я, значит, поехал туда... И ехал, и ехал... И вот приехал. Смотрю — солнце восходит. А под солнцем стоит такая пагода типа вашей церкви, только в пять раз больше А там уже меня ждут эти, как их... мои друзья, японские аниматоры. И говорят: слышь, Пашка, — ну, они по-японски говорили, но я был с личным переводчиком. Наруто его зовут, такой нормальный пацанчик. Так вот, говорят мне японские аниматоры: Пашка ты, Пашка! Мы знаем тебя как гения и как своего в доску парня. Аниме наше велико и обильно, а порядку в нем нет. Сочини нам, брателло, сценарий самого забойного аниме. Ну, я и сочинил. А потом еще сочинил. И еще.
— Аниме — это дух такой? — тихо спросила Танюха.
— Да нет. Это мультик такой, навроде... навроде аниме... Черт, вы же телевизора в глаза не видели, как вам, милые, объяснить-то. О! — Паша порылся в своих невообразимых и всеобъемлющих карманах и выудил смартфон. — Тут картинка маленькая, но все-таки видно, вы смотрите внимательно. Это видеоклип. Мне друзья нарезали на день рождения. В смысле, мои друзья, японские аниматоры, сняли лично для меня в подарок самое высокобюджетное аниме в истории аниме. Короче, смотрите!
Девушки были поражены движущимися по экрану картинками — крошечными, нарисованными, но явно живыми. То, что они двигались под музыку и даже умудрялись открывать рот в такт, их не особенно удивило — есть же пределы человеческому удивлению! — хотя Пашины друзья приложили массу стараний к тому, чтобы синхронизировать изображение с текстом.
— Ой, батюшки! Щупальца-то, щупальца! — не то ужасались, не то восхищались бонзайские девки, передавая друг другу чудное устройство с движущимися картинками внутри. — А глаза-то какие, ты глянь! А титьки-то у них, что дыни! Паш, а Паш, кто это тут саблей машет?
— Это не сабля, а катана. Называется Сэмбондзакура. А машет ей мой приятель, Бьякуя его зовут. Как заорет: «Шире!» — так все теньгуи широким кругом так и разлетаются. Но уже без голов. Мужик неплохой, но сильно отмороженный.
— Быкует, значит. Надо запомнить. А это кто, Пашечка?
— А это подруженция моя. Сейлор Мун.
— Да ну, тощая. Ой, а этот-то, этот — ну совсем как ты. Тоже с косичками.
— А это и есть я, — не стал отпираться Паша. — Бог всего и вся. Из нового пантеона. Шинигами моя фамилия.
— Бог! — воскликнули девушки.
— А учителя нашего видел? — тут же спросила Надя-маленькая.
— Ну а как же! Сидим мы раз с Сусуки-саном — вот совсем как с вами сейчас — на облаке. Ногами болтаем, вниз поглядываем, на далекую и прекрасную землю. А там вы плачете, богу молитесь, не жалея слез. Потому что у вас все что надо, уже выросло, а крокодил ни один, даже самый завалящий, так и не поймался. Тогда Сусуки говорит мне: слышь, брат Живой... В смысле, брат Шинигами. Вымрут мои возлюбленные бонзаюшки при таких хреновых раскладах. Мужиков-то у них совсем не осталось, один поп, да и от того толку как от козла молока. А потом говорит: ступай, говорит, Паша... то есть этот... Шинигами, на землю, пролей на заек моих благодатный дождь. И вот я здесь, среди вас.
— Бог! Живой! — прошелестели девушки.
А потом по очереди — начала Дуня-толстая, а следом и остальные — спрыгнули с помоста, пали ниц и стали биться лбами о землю.
— Прекратите сейчас же этот культ личности! — возмутился Паша. — Не для того меня Сусуки сюда послал, чтоб вы на холодной земле красивым телом лежали! Всем встать!