— А что здесь такого?
— Не надо, послушай меня, Ямбо. Покойникам почет, а жизнь своим путем идет. Мы не найдем даже, где она похоронена. Поскольку звали ее не Лилой…
— Как не Лилой?
— Черт. Напрасно я ляпнул об этом. Просто Сандрина и апреле сказала мне еще одну вещь, которую я не знал, а я тогда же преподнес ее тебе, что, мол, смотри, какое забавное совпадение… А тебя-то это стукнуло, будто дубиной. Слишком ты этот факт проинтерпретировал близко к сердцу. Поверь ты мне, так уж близко не следовало. Явно все это — чистая игра случая. Ладно, скажу тебе, что именно я выяснил. «Лила», оказывается, — уменьшительное от «Сибилла».
Профиль на французском журнале, целуемый ребенком. Лик, увиденный у входа в лицей мальчишкой. И все другие лица, между которыми наблюдалась общность: Паола, Ванесса, хорошенькая голландка, другие, другие, вплоть до этой нынешней Сибиллы, этой, живой, этой, которая нацелилась замуж через неделю, и значит, ее я теряю тоже… Эстафета через долгие годы в поисках чего-то, не существовавшего даже и тогда, когда я еще писал свои стихотворения.
Я припомнил:
Один я, прислонясь в тумане
к стволу в аллее…
Я только в сердце и владею
что вспоминаньем
огромным о тебе и бледным,
на холоде летящим где-то
среди деревьев. [316]
Это хорошее. Потому что оно не мое. Воспоминание огромное, но бледное. Между всех драгоценностей Солары нету лика Лилы Саба. Друг Джанни владеет им, будто бы видел вчера. А я, единственный имеющий право? Я — нет.
Что остается делать в деревне? Самое серьезное, что было у меня в юности, оказывается, жило в других местах. В городе (конец сороковых), потом в Бразилии. Эти другие места (наша тогдашняя квартира в городе, мой лицей) до нынешних дней не сохранились. Может, не существует и того далекого места, где Лила проживала в последние годы своей короткой жизни. Последние документы, которыми разрешилась Солара, дали мне возможность только почувствовать облик Лилы, но не показали лицо. Передо мной опять густой, тугой, непроходимый заслон тумана.
Вот что я думал с утра. Мной овладело чемоданное чувство. Зайду-ка я в последний раз на чердак, попрощаюсь с рухлядью. Я был уверен, что искать мне уже нечего. Зашел на чердак. Какое-то нереальное желание попытать счастья. Отыщутся новые улики?
Прошел по уже изученным закоулкам. Игрушки. За стенкой книжные шкафы. А между стеллажами всунута неоприходованная мной коробка. Опять-таки куча романов, классических (Конрад, Золя) и бросовых — «Приключения Алой Примулы», сочинение баронессы Орши (Orczy)…
Был и итальянский детектив довоенных времен «Гостиница „Три розы“» Аугусто Марии Де Анджелиса. Опять я охвачен чувством, будто бы в книге рассказана моя собственная история:
Дождь падал длинными струями, в бликах от фонарей они представлялись серебряными. Туман, растянутый, дымный, протыкал своими иголками лицо. На тротуарах колыхалась бесконечная процессия зонтиков. Автомобили посередине улицы, где-то карета, переполненные трамваи. В шесть часов вечера темнота была туга, как в первые дни миланского декабря.
Три дамы торопились, прорывали быстрым шагом вереницы прохожих. Все три были одеты в черное по довоенной моде, в тюлевые шляпки с бисером.
Они были так похожи одна на другую, что если бы не ленты на шляпках — цвета мальвы, фиолетовая, черная лента, — подвязанные бантами под подбородками, могли бы выглядеть галлюцинацией: как может утроиться одна и та же личность? Взошли на Понте Ветеро с улицы Орсо и, поравнявшись с самым краем освещенного тротуара, вошли, почти вскочили, втроем в тень площади Дель Кармине…
Мужчина, шедший за ними и колебавшийся — догонять ли, — когда они пересекли площадь, остановился перед фасадом церкви под сильным дождем…
Досадливо махнул рукой. Смотрел на черную небольшую дверь…
Он прислонил свой зонтик к стене дома, давая каплям стечь, и потирал руки медленными ритмичными движениями, сопровождавшими внутренний монолог…
Он ждал, он не сводил глаз с маленькой двери церкви. Временами какие-то черные тени пересекали площадь и исчезали в темном подъезде. Туман сгущался. Он простоял не меньше получаса. Будто смирился…
Покидая площадь Дель Кармине, он пересек улицу Меркато, за нею Понтаччо, и, добравшись до стеклянной двери, открывавшейся в широкий и освещенный вестибюль, толкнул и вошел. Над стеклами двери читалось огромными буквами: «Гостиница „Три розы“».
Это был я: в густом тумане я видел трех женщин, Лилу, Паолу и Сибиллу, в непрозрачном воздухе они казались нерасторжимыми, время от времени исчезающими в тенях. Бессмысленно догонять этих женщин в таком тумане, который вдобавок загустевает и плотнеет. Решение, я думаю, в другой плоскости. Дай я пройду по улице Понтаччо и загляну в озаренный светом подъезд гостиницы (не там ли произошло преступление?). Где она, гостиница «Три розы»? Повсюду, если спросить меня. A rose by any other name. [317]
На днище коробки, на подложенных мягких старых газетах, укрытые сверху газетами, покоились два облезлых тома большого формата. Один из них — библия с иллюстрациями Доре, до того измочаленная, что ее можно только разобрать на листы и продать как офорты. У другого тома — переплет не старее сотни лет, полукожа, корешок ветхий и без надписи, форзацы мраморной бумаги, затрепанные. Первое впечатление от страницы — семнадцатый век.
Типографский двухколонный набор сразу бросился в глаза. Я метнулся к фронтиспису. Mr. William Shakespeares Commedies, Histories, & Tragedies. Портрет Шекспира. Printed by Isaac Iaggard…
Даже для здорового человека такая находка чревата инфарктом. Без сомнения, на этот раз никакая не шутка Сибиллы. Я держу в руках in-folio 1623 года полный, с несколькими бледными затеками и с широким полем.
Как попала эта книга деду в руки? Вероятно, в партии старого барахла, приобретенной у идеальной старушки, которая не сильно торговалась, потому что ей надо же было сбыть хлам из погреба какому-нибудь старьевщику.
Дед в книгах старинных, конечно, не понимал ничего, но и невеждою не был. Он, думаю, довольно быстро догадался, что речь идет о ценном издании. Он был доволен, что приобрел себе полного Шекспира. Но в каталоги аукционов не заглядывал, поскольку не имел их. Поэтому, когда дядя с тетей запихивали все добро под крышу, они отправили туда и in-folio, где он лежал четыре десятка лет, в точности как пролежал в другом и неведомом месте предыдущие три столетия.
Сердце лупило как бешеное. Я — ноль внимания.
Итак, я здесь, в кабинете своего деда, ласкаю сокровище, и пальцы мои дрожат. После стольких сгущений серого тумана я вошел наконец в гостиницу «Три розы». Это, конечно, не фотоснимок Лилы, но все же это — обратный билет в Милан. Билет в настоящее время. Эту книгу открывает портрет Шекспира. Найду и портрет Лилы. Бард отведет меня к Смуглой Даме.