— Ну, как ты думаешь, уж после этого-то я мог решиться?
— А как же заповедь духовника Ренато?
— Кроме как при продаже билетов, мы с нею не говорили?
— Почти никогда. Однажды повезли всю школу в Асти смотреть трагедии Альфьери. Сняли под нашу школу на один вечер весь театр. И нам четверым досталась даже целая ложа. Так ты все шнырял глазами по другим ложам и по партеру, искал, где она. Нашел-таки. Ей досталось откидное и последнем ряду, откуда в принципе ничего не видно. В антракте ты как-то смог приблизиться к ней, ты сказал ей «чао», а потом спросил, нравится ли ей спектакль, она пожаловалась, что из заднего ряда плохо видно, тогда ты ей сказал, что у нас чудная ложа, и место есть, и что пусть она переходит, если хочет. Она перешла и села рядом со всеми, наклонившись вперед, а ты остался на диванчике в глубинке. Сцены оттуда не было видно, но ты два часа подряд смотрел на ее затылок. Почти в оргазме.
— А потом что с нами было?
— А потом она: «Спасибо» и пошла к подружкам. Ты поступил вежливо, она поблагодарила. Я же говорю тебе, они были уже женщинами, вот в чем дело. И на нас им было вообще меньше чем наплевать.
— А как же мое актерство, мое геройство?
— А ты что думаешь, женщины влюблялись в Джерри Льюиса? [314] Похлопают — и идут себе дальше.
До тех пор Джанни рассказывал банальную историю подростковой любви. Однако, парадокс, в развитии эта история превращалась в нечто абсолютно иное и помогала кое-что суперважное понять.
Итак, весь третий курс я прожил в бедствии. Потом наступили каникулы, и бедствие усугубилось, я не знал ни где она, ни что она. По возвращении в город, осенью, возобновились бессловесные ритуалы обожания (и в то же время — но знаю об этом только я, а Джанни не знает — возобновилось сочинительство стихов), это было будто жизнь бок о бок с ней целыми днями и целыми ночами, могу предположить.
Однако в середине четвертого курса Лила Саба ушла из нашей школы. И из города уехала, как я услышал от Нинетты Фоппа. Уехала с семьей. Какое-то темное дело, Нинетте тоже мало что было известно, темные сплетни. У ее отца случились крупные неприятности. В духе ложного банкротства. Передал дела группе адвокатов и подыскал себе должность в далеком и неведомом зарубежье — переждать, пока не утрясется это дело на родине. Дело не утряслось никогда, и поэтому Лила Саба с ее семьей так никогда и не вернулись.
Никому не полагалось знать, куда они скрылись, кто-то говорил — в Аргентину, кто-то — в Бразилию. Южная Америка! В те времена даже Лугано казалось нам Ultima Thule. [315] Джанни просто из кожи лез. Обнаружил, что ее близкая подружка — была одна такая Сандрина — переписывается с Лилой. Но Сандрина секретов не разглашала. Вызнать хоть одно слово было совершенно невозможно. Да и с чего бы ей было рассказывать секретные сведения? Именно нам? Кто мы такие?
Прошло еще полтора года до выпускных экзаменов. Я был по-прежнему вымотанный, измочаленный, несчастный. Я думал только о Лиле Саба, и где она, и что она.
Ну конечно, после экзаменов, сказал Джанни, появилась надежда, что в университете я избавлюсь от всего этого. И точно, я начал ухаживать за новой девушкой, потом еще за одной, а на последнем курсе познакомился с Паолой. Лиле, по логике, следовало бы оставаться прекрасным воспоминанием юности, какие имеются у многих. Но как бы не так! Я продолжал искать ее всю свою взрослую жизнь. И собирался даже поехать в Латинскую Америку и там повстречать ее на улице. Ну где-нибудь между Огненной Землей и Пернамбуко. В час слабости я признавался другу Джанни, что во всех женщинах я продолжал искать лицо Лилы. И что хотел увидеть ее еще хоть бы раз, один только раз, прежде чем умру. Мне было не важно, какой она стала. Испортишь все впечатление, говорил Джанни. Мне все было не важно. Я недополучил по счету.
— Так ты всю жизнь и проискал Лилу Саба. Я говорил и ответ, что это лишь уловка, чтоб путаться со всеми прочими. Не так уж сильно принимал тебя всерьез. Что дело действительно серьезное, я поверил только в нынешнем апреле.
— А что же произошло, скажи пожалуйста, в нынешнем апреле?
— Ямбо, этого уж совсем я не хотел тебе говорить. Но дело в том, что пересказал я… ну, некоторые новости насчет Лилы… тебе прямо за несколько дней до твоей неприятности. И после этого ты заболел. Не могу сказать, была ли прямая связь, но хотя бы из суеверия давай-ка лучше не повторять эксперимент, не так уж важно все это.
— Нет уж, теперь договаривай все, или подскочит давление. Давай выкладывай.
— Ну, я тут ездил на наши старые места в первые дни апреля. На кладбище пойти. Наш город, с тех пор как нас там нет, не меняется ну ни капельки. Когда я возвращаюсь в наши с тобой места, я молодею. Ну вот, и повстречал на улице Сандрину. Ей тоже уже под шестьдесят, но я ее узнал без всякого труда. Зашли в бар выпить кофе. Вспомнили старые времена. Так, слово за слово, я ее спросил что-то о Лиле. Как, ты ничего не знаешь? — спросила она. А откуда же, черт побери, я могу знать. Как, ты не знаешь, что Лила умерла еще когда мы сдавали выпускные экзамены? Не спрашивай, что да как, я посылала ей письмо за письмом в Бразилию, и вдруг они все возвратились одной пачкой, и ее мама сообщила мне это известие, ты подумай, бедная, бедная, умереть в восемнадцать лет. Вот и все, что я узнал от Сандрины. Для нее это было дело давнее, полузабытое.
Я сорок лет чах по фантазму. Попробовал отвязаться от прошлого в начале университета, и от всего прошлого отвязался, за исключением именно этой единственной части.
Не зная сам, прокружил всю жизнь вокруг далекой могилы. Как поэтично. И в то же время, до чего это невыносимо.
— Но как она выглядела, Лила Саба, — спросил я у Джанни. — Скажи мне, как минимум, на что она была, эта Лила, похожа.
— Ну что тебе сказать, красивая, она и мне-то нравилась, когда я тебе ее нахваливал, ты гордился — в стиле «еще бы, у меня красивая жена». Волосы золотые, почти до пояса, личико ангельское, но немножко чертовское, а когда улыбалась, показывались два резца…
— Есть где-нибудь ее фото? Хотя бы групповой снимок на стене в лицее?
— Ямбо, наш с тобой лицей сгорел в шестидесятые годы, все стены, парты, документы, вообще все. Теперь на его месте новый, уродский.
— Подружки ее, Сандрина, у них спросить.
— Могу. Если хочешь, я попробую, хотя не знаю, как и спрашивать. А вообще искать будет трудно. Сандрина, например, все-таки миновало полвека, уже не может сказать, в каком та городе жила, какое-то мудреное название, ну, в общем, никак не Рио, можно, конечно, послюнить палец и прочитать все телефонные книги Бразилии, ища семью по фамилии Саба. Найдется приблизительно тысяча. Хотя папаша, когда удирал, думаю, сменил имя. Ну, если даже, допустим, разыщем мы ее родню. Приедем — и что увидим? Родители, я думаю, на том свете, а если даже на этом, то не знаю, не знаю… им уже лет по девяносто. Мы скажем, извините, гуляли и зашли вот вас проведать, нельзя ли посмотреть фото вашей дочери Лилы?