Воспоминание о водительнице красного "поршака" опять начало всплывать из глубин подсознания, поднимаясь к поверхности, но тут где-то неподалеку со звоном и дребезгом посыпалось стекло, послышался взрыв яростной матерной брани и пронзительный, звенящий на высокой истеричной ноте женский голос заверещал:
– Милиция!
Арбузов резко обернулся на крик, моментально забыв и о брюнетке с чудными ножками и виолончелью, и о ее спутнике, который отлично подходил бы под зачитанную на разводе ориентировку, если в имел при себе гитару в чехле и был по-другому одет. В сотне метров от них, на углу, горела вывеска какого-то кафе, и там, в тени росших на газоне лип, похоже, происходила пьяная драка.
Прапорщик Ковров положил ладонь на рукоятку резиновой дубинки и зашагал туда – с виду неторопливо, вразвалочку, а на самом деле так, что Арбузов едва за ним поспевал.
К тому времени, как патрульные добрались до места событий, бесшумный скоростной лифт как раз причалил к площадке пятого этажа. При появлении Коврова драка, как водится, погасла сама собой. Один из дерущихся – надо полагать, зачинщик или просто человек, у которого имелись причины не связываться лишний раз с милицией, – попытался удрать. Старший сержант Арбузов настиг его в два счета и повалил на асфальт точно нацеленным ударом резиновой дубинки. В тот самый миг, когда сержантская дубинка без видимой необходимости, но зато с завидной меткостью опустилась на поясницу нарушителя в районе почек, длинноволосый блондин, зачем-то поправив узел галстука и кашлянув в кулак, позвонил в дверь квартиры Александра Ивановича Телешева.
* * *
Когда Глеб остановил машину перед подъездом, на улице уже совсем стемнело и над крышей соседней пятиэтажки повисла серебристо-желтая половинка луны. Двигатель негромко бормотал под капотом, приборная панель уютно светилась в полумраке салона, горящие вполнакала фары освещали корявый, испещренный рытвинами и трещинами асфальт. Час был еще не слишком поздний, и в доме светились почти все окна.
Андрей Каманин тяжело заерзал на соседнем сиденье, пошарил справа от себя и нащупал дверную ручку. Негромко щелкнул, открывшись, замок.
– Счастливо, – сказал Сиверов. – Спасибо за помощь.
Каманин хмыкнул.
– Хитер ты, корреспондент. Или, как бабка моя, покойница, в таких случаях говорила, хитер бобер... Можно подумать, ты сейчас вот так запросто воткнешь передачу и уедешь.
– А что, не похоже? – удивился Глеб.
– Похоже, что от тебя ломом не отобьешься, покуда ты свое не возьмешь. Ладно, пошли.
Сиверов молча погасил фары и выключил двигатель. Поздний летний вечер встретил его бархатистым теплом. На лестнице пахло цементом и жареной картошкой. Каманин тяжело топал впереди, по-стариковски сутулясь и шаркая подошвами. Глеб ему сочувствовал: даже для мужественного и крепкого человека, каким был его спутник, первое в жизни посещение морга служит хорошей встряской. Особенно когда там, в морге, тебе показывают такое...
Каманин довольно долго возился, скребя металлом о металл, пока попал ключом в замочную скважину. Наконец замок щелкнул, дверь распахнулась, и они вступили в темную прихожую, где справа таинственно поблескивали стеклом и выпуклостями полированного черного дерева старинные напольные часы с резными фигурами облаченных в латы рыцарей – трофей, вывезенный кем-то из покоренной Германии и остро нуждавшийся в починке механизма, – а слева чуть светлел прорезанный во мраке прямоугольник открытой двери в спальню, за которым виднелось окно и повисшая за ним половинка луны. Потом Каманин щелкнул выключателем, и Глеб, щурясь от ударившего по глазам света, увидел уже знакомые оленьи рога, а под ними развернутый, в полстены, штандарт, украшенный изображением молитвенно преклонившего колени рыцаря.
Хозяин запер дверь, не разуваясь, протопал к часам, открыл застекленную дверцу, за которой безжизненно висел позеленевший бронзовый диск маятника, пошарил внутри и выпрямился, сжимая в руке литровую бутылку водки.
– Айда, – сказал он, кивнув в сторону кухни.
– А сухой закон как же? – поинтересовался Глеб, шагая за ним по узкому коридорчику.
– Был такой древний грек, – не оборачиваясь, сообщил Каманин, – по имени Солон. Законы писал, чем и прославился в веках. Ну, помнишь, "законы Солона", по истории проходили?
Сиверов помнил, хотя и очень смутно.
– Так вот, – продолжал Андрей, включая в кухне свет и со стуком опуская бутылку на середину стола, – этот самый Солон, не будь дурак, сказал примерно следующее:
"Закон – что паутина: кто слаб – завяз, кто силен – прорвал".
– Действительно, не дурак, – согласился Глеб.
– Именно он, между прочим, узаконил гомосексуальные связи, поскольку сам был охоч до мальчиков, – проинформировал Каманин, выставляя на стол немудреную холостяцкую закуску. – Превратил это дело, представь себе, в самую настоящую привилегию свободного гражданина, запретив однополую любовь рабам... Но я, в сущности, не об этом тебе толкую, а о том, что правил без исключений не бывает. Ты не подумай только, – продолжал он, свинчивая с бутылки колпачок и торопливо наполняя толстостенные, синего стекла, тоже явно очень старые рюмки, – что я, наподобие наших управителей, живу по принципу "что дозволено Юпитеру, не дозволено быку". Мол, рядовых членов клуба заставляю поститься, а сам вечерами пьянствую в одиночку... Втихаря, под одеялом. Ничего подобного! Просто... Нет, давай-ка мы сперва дернем!
– Я за рулем, – напомнил Глеб.
– А, да брось! – с досадой отмахнулся Каманин. – У тебя же наверняка в кармане такая ксива, с которой можно проехать прямо по Красной площади верхом на цистерне спирта, потягивая из нее через соломинку.
– Такая ксива и у тебя имеется, – возразил Сиверов. – Называется – кошелек.
– Кошелек-то у каждого дурака есть, – кивнул хозяин. – Вопрос только, что внутри... Впрочем, как знаешь, неволить не стану. Не хочешь – не пей. А мне надо. До сих пор трупная вонь мерещится. Кажется, я ею насквозь пропитался. Как будто это я сам так воняю. Бр-р-р!
– Это только кажется, – утешил его Глеб, поднимая рюмку. – Просто нервы...
– Сам знаю, – нетерпеливо перебил Каманин. – Потому и говорю: надо принять лекарство. Не валерьянку же мне глотать! Да и нет ее у меня, валерьянки, и сроду не было... Ну, вздрогнем! Да минует нас чаша сия!
– Аминь, – сказал Слепой. – Хотя, – продолжал он, проглотив водку и нацеливаясь вилкой в ломтик соленого огурца, – чему быть, того не миновать. Все там будем.
– Но не так же! – медвежьим басом возмущенно возразил Каманин, жуя и одновременно с шумом, как заправский алкоголик, нюхая рукав. – У меня волосы дыбом встают, как вспомню... Что же он делает-то, а? Вот же сучий потрох...
– Кто? – как бы невзначай спросил Глеб, не без удовольствия отправляя следом за соленым огурцом ломтик копченого сала. Оказалось, что он здорово проголодался.